Петр Капица - Когда исчезает страх

Если Вы будете чувствовать себя одиноко, пишите нам. Вы обрели верных друзей, мы готовы сделать для Вас все, что сделали бы для Ирины. Не убивайтесь. Ею можно только гордиться. Она жила, как песня, — весело, красиво, и погибла геройски.

Желаем Вам боевого счастья. Крепко жмем руку.

С приветом от всего полка

Наташа Михнина».

Если бы Кирилл умел плакать, слезы облегчили бы его душу. Но слез не было. Темный туман застилал глаза. Казалось, сердце перестанет биться. Оно только болело, и эта щемящая боль была невыносима.

Почему он не вызвал ее в Заполярье? Пусть бы жила в какой-нибудь комнатенке, как многие жены летчиков. Думал, что в эвакуации будет лучше, безопасней, а вышло по-иному. Он не учел ее характера. Здесь могли бы видеться каждую неделю, и главное — Ирина осталась бы жива. Почему же он выбрал разлуку? Всё надеялся: мол, встретимся еще, наверстаем свое, у нас впереди длинная жизнь. Ян был прав: летчик не ждет благ от будущего, он живет тем, что дает день, и борется за это, пока стучит сердце.

«Как мало дал я ей радости, — терзал себя Кирилл, — не было у меня той щедрости души, какой обладала она. Порой поступал так, словно в мире существует нечто более ценное, чем человеческое тепло и сама жизнь».

Вернувшийся с патрулирования Ширвис подбежал к самолету Кочеванова, чтобы сообщить о сбитом корректировщике, но, увидев потемневшее горестное лицо Кирилла, с тревогой спросил:

— Что случилось?

— Беда, — ответил Кирилл, — непоправимая. — Он не мог подавить дрожи губ. — Я получил… На, читай.

Пока Ширвис читал письмо, Кочеванов не отрывал взгляда от товарища, словно надеялся, что тот отыщет в нем хоть что-нибудь обнадеживающее. Он видел, как лицо Яна суровело, ноздри раздувались и на скулах заходили желваки.

Ян, понимая, чего ждет от него Кирилл, пряча глаза сказал:

— Может быть, она жива. Попала в плен… Всякое бывает.

Кирилл медленно покачал головой и отвернулся.

Других доводов у Яна не было. Его потрясла гибель Ирины. Он чувствовал, что в нем закипает ярость.

— Тебе скоро вылетать на патрулирование? — спросил он, стараясь казаться спокойным. — Позволь заменить тебя? Я доложу начальству.

— Не надо. Я сам хочу посчитаться с ними. Не бойся, не зарвусь. А вот, если подобьют, тогда Димку., мальчишку не забудь.

Лицо у Кирилла стало жестким.

— Можешь не сомневаться, — сказал Ян.

Когда загорелось крыло самолета, Ирина броском, резким скольжением загасила пламя.

Лучи прожектора продолжали шарить по небу. Круглые жерла прожекторов сияли внизу. Лес огненных стволов, уходивших в облака, преграждал путь назад.

От яркого света, ударившего в глаза, летчица на мгновение ослепла, потеряла ориентиры. Она так управляла самолетом, что создалось впечатление, будто «ПО-2» падает подбитый.

Прожекторы один за другим погасли. Стало темно, невозможно было различить, где кончается мгла неба и где начинается черная масса земли.

Бензин, видно, вытек из пробитого бака. Мотор чихнул несколько раз и заглох.

Выровняв машину, Ирина стала планировать, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть на земле.

Слева то и дело возникали багровые вспышки, похожие на зарницы. Но свет разрывов бомб не освещал землю под самолетом.

Ирина выстрелила из ракетницы. Огненный шарик, помчавшийся к земле, осветил скошенный луг, кустарники на краю леса.

— Застегни ремень!.. Держись! — крикнула летчица штурману Юленьке Леуковой.

При посадке Ирина напряглась, ожидая резкого толчка, но удержаться не смогла: она ударилась обо что-то головой и потеряла сознание…

Большинцова пришла в себя от плача Юленьки.

— Товарищ лейтенант, очнитесь! — упрашивала та. — Сюда могут прийти немцы.

Кругом было темно. Ирина лежала на земле. Она тронула саднящий лоб и почувствовала липкую влагу. Ныло плечо, в голове стоял звон.

— Надо сжечь самолет и уходить, — требовала Юленька. — Здесь где-то лес…

Ирина поднялась, разыскала ракетницу и выстрелом из нее подожгла свой старенький «ПО-2».

Вытекавший бензин, видимо, залил крыло и фюзеляж, потому что накренившийся самолет разам вспыхнул и запылал, осветив все поле.

Взявшись за руки, летчицы побежали в сторону темневшего леса. Их тени были огромны, лохматы.

До леса оставалось немного. И вдруг всё залило каким-то неживым белым светом. Это взлетели осветительные ракеты. Мятущиеся тени исчезли, словно провалились под землю. Летчицы упали и прижались к жнивью, чтобы их не заметили… но уже было поздно: к ним бежали солдаты.

Ирину и Юленьку схватили несколько рук и поволокли к шоссейной дороге, а там бросили в кузов грузовой машины под ноги автоматчикам, сидевшим на скамейках.

До утра летчиц продержали в сыром погребе, а когда рассвело — повели на допрос.

К погребу сбежались любопытные солдаты. Всем хотелось взглянуть на «ночных ведьм». Пленницы шли сквозь толпу по узкому проходу и думали, что их сейчас разорвут. Но рослые солдаты, потрясенные тщедушным видом «ведьм» и их бледными окровавленными лицами, молчали. Только когда пленницы выбрались из толпы, солдаты как бы опомнились: принялись хохотать и что-то выкрикивать вслед.

На допросе Ирина и Юленька старались вести себя так, словно были в шоке и еще не оправились от него. В сущности, так это и было на самом деле. Они не прикидывались, всё происходило помимо их воли. Несчастье как бы перестало быть для них несчастьем. Если расстреляют — пусть! Они не упадут на колени, не будут выпрашивать пощады.

Офицер, который вел допрос, вскоре потерял терпение и начал кричать на Ирину. Но и это ни к чему не привело: она понуро молчала, а Юленька, стремясь удержать слезы, закусила губу. Глаза у нее стали влажными и скорбно-круглыми.

Вид у пленниц был столь беспомощный, что штабному офицеру вдруг стало стыдно, он раздраженно приказал солдату вытолкать летчиц из помещения и при этом добавил:

— Раус!

Ирина учила в школе немецкий язык. Она поняла — офицер выкрикнул слово «вон».

В соседней комнате «ночных ведьм» ждали репортеры. Летчиц поставили у русской печки и при ослепительных вспышках принялись фотографировать. Через переводчика репортеры пытались взять у них интервью, но русские летчицы отказались отвечать.

Под дулами автоматов их вывели на улицу и посадили в закрытую тюремную машину, с железным полом и такими же стенами.

Поздно вечером, уже в штабе армии, Большинцову и Леукову вновь стали допрашивать…

Ирина не запомнила, что у них выпытывали. В закоулках памяти остались лишь смутные обрывки тягостной ночи.

Через две недели летчицы попали в Германию. Эшелон остановился в каком-то тупике. Вскоре послышался собачий лай и резкие выкрики: