Александр Андреев - Спокойных не будет

— Закрой рот шарфом, а то схватишь простуду.— Я поднял воротник ее шубейки, поправил шарф.

— Не кутай меня,— прошептала она.— Мне не холодно, мне как-то стеснительно, вот здесь, в груди. Распахнуться хочется, как весной...— Ее глаза, немигающие, яркие, точно две звезды, мерцали перед моими глазами и как будто чего-то искали во мне, чего-то ждали.— Пройдем к реке.

Она двинулась впереди меня, неслышно, точно скользила по снегу, мелькала среди черных стволов деревьев, то выплывая на свет, то теряясь в тени. На берегу сразу чувствуется, что жизнь не стоит на месте, не застыла. В реке шла не прекращающаяся ни на секунду работа. Внизу, во тьме, сердито ворчала вода, омывая камни, и мороз не в силах был сковать ее льдом.

— Страшно как! — прошептала Катя, заглядывая с обрыва вниз, и сжала мой локоть.— Сорвался — и пропал! Я иногда думаю: идет, идет человек, как завороженный, видит перед собой протянутую руку, глаза, слышит голос: «Иди, иди ко мне». И человек идет. И вдруг не стало ни руки, ни глаз, ни голоса, а под ногами зыбкая жердочка над пропастью, неосторожное движение — потерял равновесие и полетел в бездну. Сердце захлебнулось — и конец.

— Ты так говоришь, Катя, будто с тобой это случалось.— Взгляд мой приковывала шумящая темнота под обрывом.

— Со мной нет,— ответила Катя.— Но с другими случалось... Сколько же ходит по земле несчастных девчонок, обманутых, брошенных, с растерянной верой, со слезами в душе!..

— А ребят? Думаешь, меньше?

— Ребята тоже есть. Но не столько. И им легче, они могут со зла, от обиды стиснуть зубы, а девчата нет. В несчастье у них слезы — помощники...— Помолчала немного, чутко прислушиваясь к ворчанию реки, и сказала: — Я тоже могу идти по жердочке, я себя знаю...— Повернувшись, она приблизила ко мне лицо.— Алеша, твое сердце занято?

Вопрос прозвучал неожиданно, с надеждой и непосредственностью, чистота и наивность его привели меня в замешательство, я даже отступил на шаг, натолкнувшись на сосну. Сняв варежку, я принялся зачем-то отковыривать пахучую чешую коры. Будь на ее месте другой человек, я, быть может, свел бы все к шутке. Но сейчас всякие шутки были бы неуместны и бестактны.

— Почему ты молчишь! Ты хочешь, чтобы я сказала первая? Могу: ты мне очень нравишься, Алеша, очень, я даже не знаю как...

Я поспешно остановил ее:

— Не надо, Катя. Пожалуйста.— Я не смел взглянуть на нее.— Вообще ничего не надо. У меня есть жена. В Москве. Я ее люблю.

— Ой, Алеша! — Она слабо вскрикнула и отшатнулась от меня к обрыву, и мне показалось, что еще шаг — и она сорвется и полетит в кипящую темень реки. Я с испугом схватил ее за рукав и оттащил, хотя до обрыва было еще далеко. Катя вырвала у меня руку и побежала в сторону палаток, в отдалении еще раз вскрикнула и пропала. Я остался один на безлюдном ночном берегу, по которому еще неуверенно, первыми пробными шажками шел новый и юный год.

ЖЕНЯ. Названов ввел меня в небольшую комнату, тускло освещенную настольной лампой, и притворил за собой дверь. В комнате сразу стало глухо и как будто тесно. В подошла к балкону и подставила лицо под форточку; в нее толчками текла морозная свежесть и холодила лоб; на площадке балкона, на решетке мерцал снег.

— Не простудитесь? — Приглушенный голос прозвучал возле моего уха: Названов стоял сзади меня, совсем близко.

— Я не боюсь.

Названов робко кашлянул — так кашляют, когда пытаются подавить сильное возбуждение, вызванное чем-то таким, чего надо опасаться или надо скрыть.

— Я часто думал о вас, представьте,— сказал Названов,— о ваших словах, о вашем характере, о вашей манере говорить... Когда вы в гневе, то делаетесь красивее, чем обычно.

— Значит, мне нужно все время с вами не соглашаться и дерзить?

— Пожалуйста. Я с удовольствием буду на вас смотреть... Но вы хороши и в мягкости своей, в женственности. Многообразие украшает...

Названов положил мне на плечи руки, они были горячи и тяжеловаты. Но я не сделала ни единого движения, чтобы освободиться от них; мне было приятно ощущать и их тяжесть, и их тепло; тепло как будто облило меня сверху донизу; я со страхом чувствовала над собой его власть — власть рук... Оторвав взгляд от голубоватого снега на балконе, я повернулась и встретилась с его глазами: они возбужденно светились. Только тут стал доходить до меня смысл того, что говорил Названов,— слова его пробивались ко мне, как сквозь густой туман.

— Человек живет для наслаждений... Любовь — это первооснова человеческого бытия. Любовь — это главный стержень, вокруг которого вращается вся жизнь человечества с его грехом и с его святостью, с его безднами и взлетами, с его гениями и посредственностями, с его страданиями и восторгами. Любовь — это в конечном итоге продолжение жизни на земле. Одна она бессмертна и разумна. Она заставляет наслаждаться всем, что тебя окружает. Картины, музыка, стихи, путешествия — все твое. Если ты захотел пить, а рядом бьет из земли родник, то тебе надо лишь нагнуться, зачерпнуть и выпить. Если растет цветок, то сорви его, поднеси к лицу или приколи к волосам. Не надо сдерживать порывы. Любовь за это мстит: высушивает душу, а душа подобна полю без влаги — покрывается трещинами. На нем вырастают не цветы, но сорняки. Душа, заросшая сорняками! Вы только представьте!..

— По-вашему, надо брать все, что попадается под руку? — сказала я, стараясь осмыслить уже не только то, что он говорил, но и для чего это все говорилось.

— Нет, не все,— прошептал он.— Надо брать редкое, то, что напоит до краев: солнце, искристое вино, цветы, красоту любви.— Чуть склонившись, он поцеловал меня; а затем, не отрываясь от меня, не выпуская из объятий, отвел от окна к тахте в углу; шепот его становился все горячей, прерывистей: — Ты такая красивая... Удивительная... Я никогда еще не встречал такой женщины... Это счастье — быть рядом с тобой...

Я чувствовала, как в груди моей становилось тяжелей и тяжелей, хотелось крикнуть, но голос мой обрывался, пыталась пошевелиться, но тело мне уже как будто не подчинялось, не было сил... И вдруг внезапно, остро и больно, точно молнией, ударило по глазам: я увидела глаза Алеши. И них стоял дикий, нечеловеческий крик, боль, ужас!.. Мной самой овладел ужас. Собрав все силы, я рывком отшвырнула от себя Названова. Не ожидавший этого, увлеченный, он грохнулся на пол возле тахты.

— Что ты? Что с тобой? Женя!..

Я наклонилась над ним.

— Никогда. Слышишь? Никогда! — Через несколько минут меня в квартире уже не было. Вадим бросился провожать, но я запретила: — Не надо. Сама дойду.

Возле подъезда я постояла немного. Жадно вдохнула студеный воздух и содрогнулась всем телом, крупно, зябко, и запахнула пальто. Взглянула на часы: без четверти два. По освещенным улицам брели толпами подвыпившие люди. Они уже нагулялись.