Александр Андреев - Спокойных не будет

— Письмо мне не понравилось, Катя, и жених твой тоже. Я думал, таких теперь уже нет, кулаков. Оказывается, еще водятся. Прости, что я тебе так говорю...

— Чего уж там,— сказала Катя, понурившись.— Письмо и вправду плохое. А Виктора я просто не узнаю. Он вроде бы таким не был... А может, и был, да я не замечала этого раньше.

Трифон от неловкости глухо кашлянул. После несчастья с Анкой он помрачнел и притих, затаив в себе молчаливую боль и негодование к людским несправедливостям.

— Хочешь, я сам ему напишу? Я выскажу ему все со всей прямотой, по-солдатски. Здесь ребята не роятся вокруг девчонок, здесь работают. А тебя он знает плохо, Катя. Совсем не знает. И о себе чересчур высокого мнения. Это от глупости. Приедет — взглянем, что он за птица...

Катя ухватилась за слова Трифона.

— Правда, напиши ему, разъясни, чтобы так о нас не думал. Хотя нет, не надо. Я сама... Он должен поверить мне.

Вскоре наши бригады перекинули на берег Ангары. Мы приступили к сооружению ряжей — огромных срубов, которые нужно было установить и засыпать породой в двух местах — в голове и в хвосте перемычки. Нам доставляли с лесопилки длинные четырехгранные балки из лиственницы или сосны. Мы ровно укладывали их в срубы.

Леня Аксенов возвышался на углу ряжа и электрическим сверлом проделывал дыры. Ребята загоняли в них железные стержни, крепили намертво. Работа эта лишь на первый взгляд казалась простой. На самом же деле она требовала сноровки, точности и силы. Нужно было, чтобы ряж выдержал напор воды, чтобы его не расперло породой изнутри. Мы старались. С этих ряжей, в сущности, и начиналось строительство основного сооружения — гигантской плотины, которая, быть может, навечно ляжет поперек реки.

В бригаду к нам прислали нового плотника, Филиппа Сорокина. Он перекочевал сюда с другой сибирской стройки. Это был невысокий, юркий человек, молодой, но, по всему видать, опытный в делах и в жизни. Нам всем показалось, что он чем-то смахивал на Серегу Климова. Только поумней, пожалуй, и похитрей. Первое время он вел себя скромно, был расторопным и ловким, бросался всем помогать, успевал везде вовремя, а советы подавал толковые, с прикидкой на будущее. Вместе с тем он зорко присматривался к каждому из нас, изучал, и его небольшие, глубоко запрятанные под брови глаза неспокойно бегали, взгляд, не задерживаясь, скользил, вызывая безотчетное брезгливое желание оглянуться. Тонкие, в ниточку, губы изгибались подковкой от балованной, блудливой улыбочки.

Вскоре Сорокин осмелел. На летучках, не соглашаясь с другими, подавал реплики отрывисто и дерзко. Потом стал и поучать. Однажды сказал мне как бы невзначай, мимоходом, с издевкой:

— Не тебе бы руководить бригадой-то.

Я удивился:

— А кому? Тебе?

— Не обязательно. Мало ли толковых мастеровых ребят. Эх, бригадир, и охота ж тебе... Сидел бы под надежной крышей: не пыльно, а денежно.

Я догадался, на что он намекал. И сказал как можно спокойнее:

— Мастерство приходит, как известно, в работе.

Сорокин поспешно согласился:

— Верно.

— А в остальное, что тебя не касается, я бы советовал не совать носа. Надеюсь, понял?

— Вполне.— Взгляд его скользнул мимо меня.— Извиняюсь.— И не отошел, а как-то ускользнул боком, скрывшись за срубом.

Вскоре я увидел, как он метнулся от угла, где сверлил древесину Аксенов. Леня, зло оскалившись, схватил увесистую чурку и запустил ею в Сорокина. Тот, увернувшись, испуганно выругался:

— Недоносок!

— Это про кого ты? — спросил я.

Сорокин вздрогнул. Думал, никто не заметил случившегося, поспешил ответить:

— Так. А что?..

— Ты, Филя, парнишку этого не трогай.

Губы Сорокина изогнулись подковой:

— Генеральского сыночка не даешь в обиду?

— Не даю.

— Правильно делаешь,— проворчал Сорокин, поспешно отходя и поглядывая на меня с опаской,— Рыбак рыбака видит издалека... Генеральский зятек.

Бригада Трифона Будорагина работала тут же, на берегу, неподалеку от нас. Перед обедом Трифон пришел к нам, и я рассказал ему о Сорокине. Трифон сразу помрачнел, рыжие глаза — пятна масла на воде — заколыхались, темнея, тяжелые руки согнулись в локтях.

— Серега Климов разболтал все, трепач. Видел, снюхались уже, дружки. Скрутить бы их одной веревкой, камень подвесить потяжелее да в реку, на дно...— Помолчав немного, он добавил: — Такие люди — вроде раковой опухоли на здоровом теле. Не успеешь оглянуться — съест все живое.

Столовую на берегу еще не поставили, и рабочие на грузовиках ездили обедать в поселок. Для нас Катя Проталина по привычке привозила обед прямо сюда, к срубам. Дни стояли теплые и веселые — от солнца, от запаха сосновых бревен, от шума воды и стука топоров. От этого и обед казался вкуснее.

Катя накормила бригаду, вымыла в реке посуду. Ребята помогли ей убрать кухонную утварь в машину. Попрощавшись с нами, она направилась к грузовику.

Сорокин и Серега Климов стояли неподалеку от нас. Сорокин провожал Катю взглядом. Я всяческие встречал взгляды: и восторженные, когда женщина, проходя мимо, как бы озаряет человека необыкновенным светом и свет этот долго согревает душу, рождает мечты; видел взгляды скучающих знатоков, циничные, с прищуром, этакие «сквозные», что таят в себе блудливую мысль: «А какая она в любви?»; и откровенно похотливые взгляды, от которых женщины бегут сломя голову...

Взгляд Сорокина был мерзким, он вызывал отвращение. Громко, без стеснения Сорокин сказал, причмокнув:

— Какая девка пропадает! Теряются ребята. Зря. Пора ее прибрать к рукам.— Затем последовали выражения, от которых стало невыносимо стыдно и тоскливо даже нам, мужчинам.

Катя резко обернулась, точно ее ударили по лицу. Она задохнулась, сдерживая в груди крик, глаза расширились, а рука невольно заслонила рот. С минуту стояла, потерянная, не зная, что делать, не понимая, за что ее так обидели. Потом взялась рукой за край борта, чтобы влезть в машину. Я задержал ее.

— Подойди сюда, Катя.— Я повернулся к Сорокину.— Катя — наш товарищ, комсомолка, мы все ее любим. А ты ее оскорбил ни за что. Проси прощения.

Сорокин искренне удивился. Должно быть, ему нравилось ошарашить женщину грубым словом, вызвать на ее щеках краску стыда, растерянность. Видимо, ему все сходило с рук.

— Вот еще новости! Подумаешь, принцесса — прощения у нее проси... Проживет и так. — Он отвернулся.

Нас окружили ребята. Катя промолвила, смущаясь:

— Не надо, Алеша, пусть идет...

— Помолчи,— сказал я и, тронув Сорокина за плечо, повторил: — Проси прощения.

— Оставь, пожалуйста! — возмущенно вскрикнул Сорокин.— Ты бригадир? Вот и следи за работой. Руководи. Остальное тебя не касается.

— Стой, не уходи,— сказал я.— Если ты этого не сделаешь, тебе будет плохо, предупреждаю.