Александр Андреев - Спокойных не будет

Я кинулся на перемычку. Течение мешало бежать. Схватил Петра за рукав плаща и силой увел на берег. Никогда я не видал Петра в состоянии бессильного отчаяния. Это было невероятно! Он отодвинулся к скале и уткнулся в нее лбом. А когда обернулся и поглядел на реку, лицо его, изломанное болью, было мокрым то ли от дождя, то ли от слез.

Вода, свиваясь в спирали, буравила перемычку, прорываясь на простор, шла на штурм преграды всем своим напором. Ух, какая мощь таилась в этой стихии! И преграда не устояла. Рухнула. В прорыв хлынул водопад, неудержимо, с ревом, с грохотом, с сатанинской силой; упругий поток напоминал гибкий стальной лист.

— Сколько потрачено труда, сил, ловкости, восторга! — проговорил Петр.— Все пропало! Унесло течением...— Он смотрел на разрушительную работу воды теперь уже безучастно и отрешенно.

— Начнем сызнова, Гордиенко,— сказал Верстовский.— Люди за свои ошибки и непредусмотрительность всегда расплачивались, и часто дорогой ценой!

— Одно обидно,— заметил Леня,— эти ошибки не делают людей мудрее в будущем. За этой ошибкой произойдет новая, в ином качестве. Хоть кол ему на голове теши, человеку, а он свое возьмет!.. Дай ему покусать локти, постонать... Мы стонать не будем, сразу примемся за дело. Это вернее.

Верстовский усмехнулся и покачал головой, накрытой капюшоном.

— Конечно, вернее. Но сказать легко, мальчик, сделать куда труднее. Опять машины, люди, взрывы пород, камень. Река так просто не сдастся.

— Это уж само собой,— согласился Леня.— Воевать придется...— Его лицо вдруг изменилось от изумления, он толкнул меня в бок.— Глядите, Алеша...

На берегу под дождем стояла толпа народа. Весть о катастрофе облетела поселок, люди от мала до велика, побросав дома, сбежались сюда. Их привело на берег не праздное любопытство, а беспокойство за судьбу содеянного своими руками: то, чем они недавно так гордились, река смыла играючи. В великой печали и безмолвии наблюдали они за стихией. Люди, застигнутые несчастьем врасплох, стояли под дождем в чем попало, в плащах, в накинутых на плечи одеялах, а то и вовсе с обнаженными головами. И когда мы проходили мимо, кто-то крикнул:

— Не падай духом, Петр!..

Ручьев созвал экстренное совещание. Решение было кратким и единственно верным в создавшемся положении. Снять машины и людей с других объектов и перебросить на основные сооружения. Приступить к работам, не ожидая, когда спадет уровень воды. Не давать реке расширять прорыв в насыпи.

Первые три дня не дали существенных результатов. Течение было настолько сильным, что отшвыривало все, что сбрасывали в проран. Откуда-то доставили огромную железобетонную ферму — и ее смахнуло, как щепочку. Говорили, что на одной сибирской стройке при таком же размыве насыпи в проран сбросили старый, вышедший из строя паровоз с надеждой, что он задержится на месте. Но и паровоз мгновенно унесло.

— Что делать, Николай Николаевич? — спросил Петр главного инженера; он говорил громко, чтобы перекрыть рев воды, рев моторов. Петр, кажется, терял надежду на лучший и скорый исход. Были испробованы многие варианты, обсуждено немало предложений. А вода разъедала запруду.

Мысль, робкая, точно первый проблеск зари перед рассветом, подана была с неожиданной стороны.

— А что, если камни привязывать к тросу? А другой конец троса закреплять на берегу. Тогда, пожалуй, не унесет.— Леня Аксенов произнес это тихо, как бы подумал вслух.

Петр обернулся к нему резко, в глазах зажглась надежда.

— Что ты сказал? — И тут же к Верстовскому: — Как по-вашему, Николай Николаевич?

— У вас толковые помощники, Гордиенко, вам повезло,— ответил главный инженер.— Мысль проста и верна. Надо испробовать. Я сейчас дам распоряжение, чтобы доставили тросы и заготовили стержни.

— И пришлите бурильщиков,— попросил Петр. Когда Верстовский ушел, Петр сказал Лене: — Благодарю, друг, за подсказку!

За рекой, чуть выше сопок, в мутной серой мгле робко обозначилось небольшое световое пятно. Оно, все более проясняясь, расплывалось, с усилием отодвигая вязкий, мокрый туман. Ливень немного притих, полегчал. К тому времени, когда взрывники наверху раскроили чугунный лоб монолита и грохот скачками раскатился по берегам, дождь оборвался совсем. Ненастное небо засверкало голубыми проталинами. Упала на землю тишь, и в этой тиши повалил пар...

С мест взрывов на грузовиках приволокли негабариты — огромные бетонные глыбы с острыми ребрами и углами. Сваливали неподалеку от перемычки. Бурильщики пробивали в них глубокие отверстия. В эти дыры загонялись стальные стержни с серьгами на концах. В кольцах стержней продевались тросы в руку толщиной, скручивались в узлы. Негабариты увязывались в «гирлянды».

Всю эту работу выполняли мы — две наши бригады — и одна студенческая, Аркадия Растворова. Мы являлись сюда с рассветом и уходили в темноте. А Петр вообще, кажется, не покидал берега. Елена приносила ему обед прямо сюда. За эти дни Петр измотался и похудел, щеки запали, словно их кто-то слегка вдавил ладонями. Первый камень «гирлянды» держал нас в напряжении и страхе. Мы боялись, что и этот опыт не даст результатов.

Грузовик, пятясь, приблизился к самой кромке прорана. Кузов медленно приподнялся, встал наискось. Камень стронулся с места и тихо, со скрежетом пополз по железному дну. Упал в воду, в кипящую бездну. Трос натянулся. Все застыли: унесет или не унесет? Не унесло.

К сброшенному негабариту сейчас же лег второй, третий. Машины следовали одна за другой.

Мы вязали «гирлянду». Работа эта, трудная, непривычная, выматывала силы. Вязать узлы из троса было тяжело, ладони саднили от порезов стальных волокон. Но мы упорно вязали «узелки», многотонные глыбы падали в пропасть, громоздились одна на другую, сужая метр за метром проран. Вода, зажатая камнем, яростно клокотала, вставая на дыбы, как белогривый дикий табун.

Петр воспрянул духом. Черты лица смягчились, кожа на щеках посвежела. Он снова двигался, собранный, как пружина, весело, с той легкостью и верой, которая обещает победу в конце борьбы. Задержался возле нас.

Рядом со мной работал Аркадий Растворов. Ну и проворен же, дьявол! В его сильных и цепких, точно клещи, руках все оживало, послушное его воле. По пояс голый, в грубых рукавицах, он забивал стержни в камни, продевал в кольца трос, затягивал его, оскалясь от напряжения, и мне казалось, что он, рассердясь, взвалит глыбу на плечи и, как сказочный богатырь, швырнет ее в поток, закупорив горловину прорана.

— Отдохни, Аркадий,— сказал я.— Надорвешься.

— Ни черта со мной не сделается.— Губами взял из пачки сигарету, прикурил от зажигалки, затянулся дымом жадно, торопливо, три-четыре глотка, и сигарета сгорела, взял другую. —Вот уж действительно: живет человек и не знает, где потеряет, а где найдет. Скажу прямо, Алеша: с сомнениями ехал, с темными целями — самому противно вспомнить сейчас. Человеческая подлость беспредельна. Ей только дай волю! И самой великой подлостью, а если хочешь, преступлением является презрение к труду. Труд — самая большая радость, человека создает труд. Все. Уезжал сюда, вез груз злобы, обиды, самолюбия. Уезжаю другим, богатым, будто купец из заморских стран — с дорогими дарами.