Николай Золотарёв-Якутский - Из тьмы

Для постояльцев Мария Ильинична отвела две комнаты: просторную, светлую, где помещались две кровати, и совсем маленькую, с единственным окном, выходящим во двор. Никола и Капитон расположились, естественно, в большей. Уосука обрадовало, что у него отдельная комната. Помня о вступительных экзаменах, он сразу засел за книги. Сыновья Разбогатеева в первый же вечер куда-то исчезли и вернулись пьяными. Уосук был поражен. Сам он никогда не брал в рот вина и даже думать не мог, что в их возрасте можно пить. Он попытался вразумить братьев, но Никола грубо оборвал его:

— Ты еще будешь нас учить! Заткнись!

— Вы провалитесь на экзаменах, — сдержанно сказал Уосук.

— Не твое дело!

Уосук пожал плечами. Назавтра Разбогатеевы снова ушли на гулянку. Больше Уосук к ним не подходил.

Как и следовало ожидать, в реальное училище сыновья купца не попали. Чтобы не возвращаться домой, они отнесли документы в прогимназию — учебное заведение рангом ниже.

Так и пошло: Уосук усердно занимался, а его «братья» лодырничали. Пили они обычно в других местах и свою компанию домой не приводили. Они опасались, что Уосук или Мария Ильинична напишут об их поведении отцу. У семинариста рука тянулась к перу, но его сдерживало то, что бездельники не были его родными братьями. «Еще подумает купчиха, что я их оговариваю. Ну их! Лучше не связываться».

Он знал, что в конце концов ему придется держать ответ за братьев перед Николаем Алексеевичем, но больше этого он боялся, что за сотни верст от Якутска кто-то назовет его интриганом и клеветником.

«Ну, теперь ты убедился, кого взял в свой дом? Видишь, как он втирается к тебе в доверие, как клевещет на наших мальчиков? О, Николя, Николя!» — звенел в его ушах надрывный фальцет купчихи…

В редкие свободные часы Уосук любил гулять по Якутску. Якутск по сравнению с Вилюйском был настоящим городом. Здесь жило более семи тысяч жителей. Над серым массивом деревянных зданий сверкали золотом купола девяти церквей. В центре возвышался четырехугольный Гостиный двор, похожий на крепость. В его каменном чреве размещалось множество лавчонок. На окраине, возле церкви Преображения, гудела деревянная «Кружала» — сооружение, напоминавшее Гостиный двор, только деревянное. Находились в нем в основном лавки мелких торгашей. Уосук любил заглядывать в эти шумные, суетливые места. Здесь можно было встретить приезжих со всей Якутской области, в том числе и вилюйчан; здесь кипели страсти, разыгрывались комические и трагические сценки; здесь Уосук пытался постигать азбуку коммерции, о которой некогда говорил Разбогатеев. Однако вскоре он заметил за собой, что его больше интересует не дух наживы, который витал над Гостиным двором и «Кружалой», а сама жизнь, осколком которой они были. Он видел, как неграмотного бедняка якута бессовестно обвешивал и обсчитывал приказчик, и готов был броситься на него с кулаками. Крестьянин в лохмотьях продавал несколько фунтов масла и Уосук понимал, какая большая нужда выгнала этого голодного на базар. На память приходили родители…

Друзей в семинарии у него не было. Парни победнее сторонились его, оттого что он считался сыном купца-миллионера, а сынков богачей Уосук сторонился сам. Главным другом, утешавшим его в тяжелые минуты, была публичная библиотека.

Однажды незадолго до летних каникул Уосук, как обычно, шел в библиотеку. Вдруг на его плечо легла чья-то рука.

Уосук удивленно оглянулся. Перед ним стоял улыбающийся юноша в форме семинариста. Уосук знал этого невысокого студента с тонким, одухотворенным лицом. Платон Слепцов заметно выделялся среди прочих учащихся семинарии умом и бьющей изнутри энергией, и Уосук давно заприметил его, но разговаривать им еще не приходилось.

— Послушай, — сказал Платон по-якутски, беря Уосука под руку, — давно хочу задать тебе вопрос: почему у тебя двойная фамилия? Почему ты не просто Разбогатеев, а Токуров-Разбогатеев?

— Потому что… — начал Уосук и осекся. Потом совладал с собой: — Видишь ли, моя настоящая фамилия — Токуров.

— А каким образом прилипла к ней фамилия вилюйского купца?

— Мои родители отдали меня купцу, а он усыновил.

— Как это отдали? В батраки, что ли?

— Нет. В сыновья.

— Ничего не понимаю, — признался Платон.

— Что ж тут понимать, хмуро сказал Уосук. Отдали, и все. За деньги и скот.

— А ты сам как к этому относишься?

— А как мне относиться? Я получил возможность учиться в семинарии. Если б не Разбогатеев, околевать бы мне в наслежных писарях!

Уосук вкратце рассказал свою историю.

— И все-таки не понимаю, — задумчиво произнес Платон, — откуда выискался этот добряк купец? Что ему от тебя надо?

— Он хочет, чтобы я стал коммерсантом.

— Вот оно что! Так, значит, в учителя не пойдешь?

— Нет, наверно.

— Обидно… Наш народ так темен. Так мало у нас учителей… А ты, оказывается, в семинарии — пустое место.

— А что я могу поделать? Я собой не распоряжаюсь.

— Надо самому выбирать свою судьбу.

— Значит, обмануть человека, который вытащил из грязи, протянул руку помощи, когда я особенно нуждался в ней?

— Эх, и каша у тебя в голове! Слушай, мы на старших курсах организовали литературный кружок. Мы его так называем, но занимаемся вообще-то не только литературой. Пойдешь к нам?

Уосуку сразу представились сыновья Разбогатеева, возвращающиеся с «дружеской» выпивки.

— Извини, я непьющий, — сухо сказал он.

— Ну и чудак! — засмеялся Платон. — Да с чего ты взял, что я тебя пьянствовать зову? Мы если и пьем, так только чай. На большее у нас и денег-то нет. Собираются сплошь такие, как я, — ни кола ни двора. Впрочем, ты сын миллионера…

— Я сын бедняка Токура.

— Ну вот и хорошо. Так придешь?

Уосук помедлил с ответом.

— Когда и куда?

— В восемь подойдешь к лавке «Коковин и Басов».

Вечером Уосук тщательно отгладил брюки, почистил сапоги. Когда он натягивал крахмальную рубашку, в комнату заглянула Мария Ильинична.

— Ты куда это в такой поздний час выряжаешься? — удивилась она: Уосук ни разу еще не покидал вечерами своей каморки.

— Помочь просил один приятель. Не понимает что-то в алгебре, — соврал Уосук и густо покраснел.

— Ты ж смотри не задерживайся! Говорят, пошаливают!

— Ничего! — засмеялся Уосук. — Никола с Капитошей каждый раз в полночь приходят, и то их никто еще не раздел!

— Ты по их дороге не иди, — вздохнула старушка. Они, если и набедокурят, — родные дети, своя кровь! Поворчит, поворчит отец и простит. А тебя…

— Не беспокойтесь, Мария Ильинична! У меня своя голова на плечах!

«Литературный кружок… — думал он по дороге. — Чем же они занимаются в этом кружке? Более подробно изучают словесность? Никандр Константинович, преподаватель словесности, как-то рассказывал, что в лицее тоже был кружок, который называли литературным. Пушкин, ясно, в том кружке читал друзьям стихи… Неужели и Платон с друзьями занимаются этим? Что же я буду делать в кружке? У меня совершенно нет тяги к сочинительству. Впрочем, — махнул он рукой, — послушать тоже интересно… А то сидишь как пень целыми днями над учебниками. Поговорить не с кем».