Виктор Подольский - Елена

На кровати лежал мужчина лет пятидесяти. Рот его был полуоткрыт, из труди вместе с дыханием вырывались хриплые звуки. Саша подумал, что если бы случайно встретил его на улице, непременно узнал бы. Это был оригинал, точной копией которого являлась Лена. Пусть морщины изрезали лоб больного, осколок провел глубокую борозду на лице, а на иссушенных щеках образовались глубокие впадины, все равно сходство с дочерью было очевидным.

С нежностью и тревогой смотрел Саша на больного. Жизнь еле теплилась в изможденном теле. Война изранила этого человека, сделала полуслепым инвалидом, отняла подругу-жену. Но он жил, превозмогая боль, перенося страдания. Именно жил, а не существовал, отгородившись от мира и людей. Жил как гражданин, боец, как коммунист.

Все эти годы Иван Федорович не прекращал партийную работу. С помощью других пенсионеров добился постройки в большом дворе ЖЭКа открытой площадки. Сюда по его просьбе приходили встретиться с жильцами, прочитать лекцию руководитель жилуправления и лектор-международник, прокурор и инспектор детской комнаты милиции, директор предприятия, архитектор, врач. На этой площадке бесплатно давали концерты студенты музыкальных училищ, участники художественной самодеятельности, местные поэты, чтецы и даже приезжие гастролеры. На базе «площадки» родились потом городская народная филармония, театр поэта и чтеца, где все выполняли свои обязанности на общественных началах. Здесь демонстрировались хроникально-документальные фильмы, устраивались яркие празднества для детей. И, конечно же, в первую очередь, докладчиками, лекторами были сами жильцы — люди различных профессий, пенсионеры, отставники. Магнитом, который притягивал к себе людей, душой этих хороших дел был Иван Федорович. В День Победы в майорском мундире, при всех регалиях, радостный, взволнованный он выходил на площадку, встречался с фронтовыми друзьями.

Теперь Иван Ивченко беспомощно лежал на кровати. Врач еще раз повторил, что надо делать, медсестра оставила «на всякий случай» две ампулы. Вместе с ними из комнаты вышли Марк Андреевич и Курганский.

До глубокой ночи они пытались связаться по телефону с Еленой, но ни в районном центре, ни в близлежащих селах ее не нашли.

— Собиралась в колхоз «Звезда», — ответил дежурный райкома. Но в сельхозартели и сельсовете телефоны не отвечали.

Саша опустился на стул. У изголовья больного сидела пожилая невысокая женщина, соседка Ивченко, вытирала заплаканные глаза.

— Вы здесь останетесь? — тихо спросил Саша, ни к кому не обращаясь.

Она молча кивнула. Быховский позвонил на квартиру своего друга судомонтажника Павла Сикорского.

— Извини, Павел. Где твоя Лида?

— Только что пришла с дежурства, Саша. Легла спать. Потому и говорю тихо.

Выслушав сбивчивый рассказ Александра, Сикорский попросил продиктовать адрес.

— Сейчас же приедем.

Медицинская сестра Лидия Сикорская сделала все, что было нужно. Приехавший под утро врач «скорой» похвалил ее и Сашу за правильный уход.

— Больному вроде бы легче. Правда, Иван Федорович? Посмотрите на меня. Так, узнаете? Если трудно, не нужно напрягаться. Я врач и вижу, что вы меня понимаете. Правда? Вам просто трудно говорить.

Иван Федорович едва заметно кивнул головой.

— Ничего, со временем все пройдет, — с напускной бодростью сказал врач. — Просто нельзя не выздороветь, когда вокруг такие заботливые люди. И сестричка возле вас побудет.

— Скоро вам станет лучше, — мягко проговорил Быховский и взял больного за руку.

Иван Федорович приоткрыл веки и, единственным глазом посмотрев с надеждой и тоской на Александра, чуть пошевелил пальцами. Затем, словно преодолевая тяжелую преграду, собрав все силы, еле слышно прошептал: «Са-ша…»

…Хоронили Ивана Федоровича сотни людей. Последнюю дань покойному отдала и редакция. Вместе с журналистами в печальном строю шла Сашина бригада, шли ветераны войны, фронтовые товарищи, литераторы, артисты, жильцы дома. Оцепеневшая и опустошенная стояла у свежей могилы Лена. Ни слова, ни вздоха, ни слезинки. Саша и Курганский бережно взяли ее под руки и осторожно повели к машине.

Через несколько дней побледневшая и осунувшаяся Лена вышла на работу. Петренко погладил большой шершавой рукой ее смятые волосы и глухо сказал:

— Война. Будь она проклята. Крепись, Рыжик.

И все время сдерживавшая себя Лена уткнулась лицом в его пиджак.

Как часто мы стыдимся слез, свидетелей нашего горя или слабости, отчаяния или обиды! Но насколько тяжелее, когда нет этих слез, когда вдруг высыхают все родники и безводны, точно пустыня, глаза! Два дня, словно окаменевшая, была Елена. Нетронутой оставалась пища, односложно отвечала на соболезнования сотрудников, старавшихся не оставлять ее одну. Елена двигалась по комнате безучастная, безразличная ко всему. И вот теперь облегчающие ее состояние слезы обильно хлынули из глаз. Лена плакала как ребенок, горько, навзрыд, и с каждой минутой проходило оцепенение.

— Все, — наконец глухо сказала она, поднимая голову. — Все, все, все.

Спустя несколько минут уже сидела за столом внимательная, сосредоточенная. Несколько нераспечатанных конвертов лежали под стеклом. Они были адресованы «лично» и поэтому прошли мимо отдела писем. Самое объемное было от Константина Алексеевича. Коржовы приезжали на похороны. Письмо было написано раньше. Лену «с будущим мужем» приглашали на свадьбу старшего сына Федора — инженера. С мужем… «Теперь это все откладывается на неопределенный срок, — подумала Лена».

Длинное письмо прислал Виталий Шабадаш. Он прочитал соболезнование в газете и еще больше почувствовал, как не безразлична ему Лена. Очень сочувствует и много о ней думает. Шабадаш по-прежнему жаловался на житье-бытье. Новое руководство района относится к нему настороженно. Все никак не простят информацию в областной газете о молочных реках, ругают за покровительство очковтирателям. Приходится объяснять, доказывать. Надоело все. Отвлекают лишь археологические раскопки, которые ведет в районе институт Академии наук. Он в них посильно участвует и даже наткнулся на интереснейший памятник скифов. В конце письма постскриптум: неужели совсем забыла меня?

Последний конверт, лежавший под стеклом, был смят. Очевидно, перед тем, как его опустили в почтовый ящик, долго носили в кармане. «Дорогая Елена Ивановна, — прочла Ивченко. — Спасибо за ваше письмо. Отвечает вам Чабаненко Григорий Иванович. Не буду писать, какую вы, уважаемая Елена Ивановна, сыграли роль в моей судьбе. Это всем известно. Спасибо, что интересуетесь моим здоровьем и нынешней работой. Чувствую себя физически лучше, а морально и совсем хорошо. Приступил к работе главного зоотехника. Хочется получать значительно больше мяса и молока, чем получаем теперь. Я уже высказал в районе свое мнение о специализации. Считаю и уверен в том полностью, что на базе нашего хозяйства можно откармливать молодняк крупного рогатого скота почти всего района. Есть смысл вкладывать деньги в такое богатое дело. В райкоме поддерживают. Первый секретарь просил меня составить наметки, что нужно строить, во сколько обойдется и что даст. Дорогая Елена Ивановна, Мария Герасимовна и сын много доброго говорили о вас. Обидно, что еще ни разу не свиделись. Может, здоровье позволит — соберусь к вам. Приезжал к нам Григорий Петрович Корниенко. Пожелал мне и дальше быть активным селькором. Я ему сказал, что „каким я был, таким останусь“. Теперь председателем у нас Иван Григорьевич Рамашута, молодой человек, агроном. Смирнов работает в тракторной бригаде. Низко кланяюсь вам и еще раз благодарю. Да, запамятовал: статьи ваши про коржовскую тракторную вырезали, из газеты и повесили в красном уголке. Наш новый председатель ездил к Коржову. Мы у себя тоже это дело начинаем. Но я в перспективе за комплексную механизацию и специализацию. Посылаю заметку про скотника Параконенко. Очень хороший работник».