Николай Егоров - А началось с ничего...

— Волокитесь сюда, вся купе свободна.

Пассажиры, шушукаясь, кому нижнюю, кому среднюю полку занимать, распределили места.

— Комфортабельно устроились. Вспрыснем?

— Не мешает.

Защелкали замки чемоданов, зашуршала бумага с закуской, стукнула о столик бутылка.

— У меня только пиво, мальчики.

— Пиво пить — одна надсада. Наливай моей.

Притихли. Четырежды пробулькала жидкость.

— Со знакомством.

Чокнулись. Глотают. Крякают.

— Ух, крепка, язва.

Женщина захлопала ладошкой по раскрытому рту, дыхание перехватило.

— Это что у вас за напиток? Самогонка?

— Чш-ш.

После второй заговорили. Сергей скоро уже различал по голосу, который Митька, который Ванька, кто где жил и куда едет.

— Я сперва-то в деревне родился, а потом в школу начал ходить…

— А к нам в колхоз кукурузник прилетал…

— Я, если бы не эта реформа…

— Ш-ш.

— …ни за што бы не завербовался.

— И много накрылось?

— Около ста.

— Тысяч? Прилично. И кем вы работали?

— Санитаром в морге. Меня так и звали: Морган.

Хихикнули.

— Платили хорошо?

— Кто, родственники? Платили. Натамированных одевал. За взрослого полусотку брал, за детишку — тридцатка. Покойничка, царствие ему небесное, снарядить — сила нужна. Окостыживается…

— На чужом горе наживался, значит.

— Время заставляло.

Сергея передернуло: этого тоже время заставляло, паразита.

— Война, голод-холод, болезни, — продолжал расписывать, статью доходов Морган. — Мерли. Складываю деньжонки в чулок. Накопил. По весне дачку собрался рубить. А мне взяли, да тем топором обей руки и отрубили. В декабре будто реформа вышла, после Нового года уволили за взятки. Помыкался, помыкался: в директора не берут, в сторожа не хочется. Сам украдешь — посадят, и другому дашь украсть — посадят. Минск еду восстанавливать.

— А к нам в колхоз кукурузник прилетал.

— Ну?

— Сел, посидел, посидел и улетел.

— Ты как Пушкин про саранчу: все съела и улетела. Наливай, Дмитрий.

Звякнули кружки. Хлеб нюхают.

— Огурчиков бы…

— Али г-груздочков.

— Мальчики, потише, люди спят.

— Дрыхнут, как в морге. Шуми.

Но в соседних купе проснулись и заворчали. Кто-то пожаловался проводнице, и она, здоровенная и увешанная медалями, шла на голоса, задевая плечом торчащие со средних полок ноги пассажиров.

— Товарищи, вы слишком широко разговариваете. Еще услышу — на ходу высажу.

Беседа пошипела залитыми углями и потухла. Самогон выпит, колбаса съедена, жизнь пересказана. Осталось спать.

Сергей шинель под бок, шинелью укрылся, кулак под голову, лежит. На часах за полночь, глаза хоть выколи: стоит перед ним этот Морган с детским бельишком. Еле заснул.

Утро в поездах наступает рано. К утру машинист устает. Резче трогает, резче тормозит. К кому в колхоз кукурузник прилетел, с полки свалился. Ну, убился. А он встал, — глаза опухшие — пересмотрел на свет все бутылки — пустые. Вздохнул. Полез досыпать.

Проводница, пока хождение не началось, торопилась сделать уборку. Водой брызгает, пепельницами стучит.

И вот она цыганка. Идет по проходу. Идет, пожалуй, не скажешь. Скользит. Юбка одна другой длиньше, ног не видно. Корпусом не качнет, головы не поворотит. Лишь косит по сторонам. Красивая и, главное, молодая. Лет пятнадцати. И стройней статуи. Остановилась перед Сергеем.

— Позолоти ручку, сероглазый, скажу, что тебя ожидает в жизни.

— Работать надо.

— А-я-яй, какой скупой. Кому погодать? Погодать кому?

Цыгануха завернула в купе вчерашней компании.

— Дай погодаю, красавец. Тебя Морганом звали, верно?

Морган захлопал глазами от такой проницательности.

— В-верно. Ну-кось, сгадай.

— Позолоти ручку.

— Валяй, рассчитаюсь.

Ворожея пристально поглядела на Моргана, кто кого обманет, разгладила загребистую ладонь вербованного.

— Живешь ты, касатик, не бедно, не богато. Верно?

— Ты давай-давай. Теперь все так живут.

— В Минск путь держишь. Казенная бумага заставила. Верно?

— Верно.

— Имеешь ты свой интерес, но удар ожидает тебя.

— Еще какой?

— Не скупись, скажу. Морган выкинул пятерку.

— Сверху удара жди, сверху.

— Верно ведь, паралич ее разбей. Ведь кирпичом может пристукнуть, я ж каменщиком завербовался. Молодая, а скрозь землю видит.

— Вот гадает гада! Вот гада-ет, — свесив голову с полки, цокал языком колхозник. — Талант!

— Ерунда. Пропускает половину! — возражает ему Сергей.

На него зашикали.

— Не мешай.

— Ты, поди, больше напредсказываешь? Возьмись, попробуй.

Любитель груздочков, летун с завода на завод, развернул перед Сергеем обе ладони, трясет ими. Сергей отвел руки.

— Разувайся, по левой пятке буду гадать. Ну? Ладно, так слушай. Женился не на девке — раз. Пацана в церкви крестил — два. За прогул увольняли — три. Тонул… Брат в казенном доме…

— Вот и не угадал, вот и не угадал, — заерзал дядька, — мой брат сам судьей работает.

— Как это не угадал! — заступилась тетка за Сергея. — А нарсуд тебе не казенный дом? Ты где так ворожить научился, паренек?

— А мы с ней в одном купе ехали.

Пассажиры запересмеивались. Моргана как шилом кольнули: вскочил и ринулся в атаку.

— Отдай деньги обратно, шельма! Задержите ее. Где эта прощалыга.

Он пробился, наконец, через окружение, но цыганки уже не было.

— Змылась, стерьва. Мошенница-тунеядка. Проходимка! Последнюю копейку выманила.

Проводница объявила следующую станцию. Сергей надел шинель, чемоданчик в руку — и в тамбур.

Поезд, боясь заблудиться, осторожно продирался меж столбов, извивался, скрипел суставами, переползал с пути на путь и нето-нето остановился. С подножки первого вагона спрыгнула цыганка, погрозила Сергею кулаком и заторопилась к вокзалу.

— «Выход в город», — прочитал Сергей строгую надпись над железными воротами, в которых стояли контролеры с красными повязками на рукавах. — Что ж, выйдем в город.

Большой город, что дремучий лес. Встал Сергей на привокзальной площади и крутится: куда податься? Стены, стены, хоть докуда стены. Да высокие. Не вытянешься на цыпочках, не заглянешь, что за ними. Он не мало повидал городов. Почти всю Россию туда-сюда проехал. Со стороны на город смотреть просто, а шагнул в него шаг — хоть «ау» кричи. Ладно, люди есть. Достал последнее письмо от Вовки Шрамма — и с конвертом к милиционеру:

— Как попасть по этому адресу?

— На «восьмерке» до школы.

— Спасибо.

Трамвай петлял: то налево вильнет, то направо. За многооконными зданиями центра прятались обыкновенные деревенские домишки. Некоторые заколочены. На одном наискось мелом по свежим доскам: «Пад снос!»

— Молодой человек! Вы просили «Школу»? Сходите.