Ганс Леберехт - Свет в Коорди

— Пол… — коротко сказал он. — Пол перебрать надо. Мне бы пять-шесть досок двухдюймовых… Стены обобьем папкой, — тепло и светло. Ты увидишь… Мы на войне даже в земле в три дня такие квартиры устраивали, что загляденье… А тут стены есть и потолок.

Он с удовлетворенным видом уселся прямо на полу и стал закуривать. Айно подошла к нему.

— Пауль, но у нас нет даже стола и стульев, — тихо сказала она. — Я не знаю, как это все будет?

Посмотрев на ее лицо, он расхохотался.

— Мы что-нибудь придумаем… — многозначительно сказал он. — Я поеду в город и отыщу Йоханнеса Уусталу. Ты не знаешь Йоханнеса Уусталу? Это великий строитель; он меня научил держать в руках топор и рубанок. У него и сейчас мой инструмент кой-какой лежит. Если я его найду, все будет хорошо…

Айно вздохнула.

— Что? — спросил он озадаченно.

— Ничего, — покраснев слегка, сказала она. — Сааму говорит, что с милым и соленая салака сладка. Но…

— Но белый хлеб лучше, — подсказал он, улыбаясь.

— Нет, не то… Чтоб поселиться в этом доме, надо разжечь огонь в плите, а чтобы вырастить хлеб, нужно много. Кто нам поможет? Мой отец не поможет нам…

— Да, конечно… — сурово сказал Пауль, встал и выглянул в окно.

— Наша помощь — здесь, — сказал он.

Айно, подойдя к нему, ничего не увидела, кроме голых полей, покрытых снегом, — поля вплоть до леса.

— Вот это и есть помощь, — сказал он, взволнованно улыбаясь. — Земля. Кто нам дал ее, тот поможет и дальше.

Январь тысяча девятьсот сорок шестого года пришел с оттепелью и влажными теплыми ветрами с моря. Потом ударил мороз, густо выпал снег, покрыл леса и поля, и установились солнечные, морозные дни.

Хутора деревни Коорди у лесных опушек стояли тихие и заснеженные; совсем такие, как изображали их когда-то на рождественских открытках пятсовских [7] К. Пятс — президент буржуазной Эстонии. времен: синяя сонная ночь над снежными крышами хуторов, приткнувшихся к темным елям; уютно и безмятежно светятся огоньки в окнах, узкие снежные дороги ведут к хуторам.

Внутри этих хуторов жизнь теперь текла не такая уж сонная.

Новая жизнь, со всеми ее бурными хлопотами, входила в тихие хутора, увлекая за собой всех их обитателей, как бы далеко хутор ни отстоял от здания волисполкома, где председатель Янсон почти охрип у телефона, ругаясь с председателями сельсоветов из-за медленного хода лесозаготовок, инструктируя сельских уполномоченных и давая сводки в уезд.

Пока Янсон шумел у телефона, Петер Татрик, коротконогий, мешковатый крестьянин в меховой финке, надвинутой на глаза, спотыкаясь по сугробам, пробирался на отдаленный хутор Мейстерсона и в крепких выражениях поминал Янсона, который до сих пор никак не удосужится выделить ему в помощь другого сельского уполномоченного. Где это видано, чтоб на одного приходилось шестнадцать хуторов, к тому же далеко расположенных друг от друга? Сам же говорит, что норма только десять…

Рвался на цепи и лаял пес.

Мейстерсон, высокий, жилистый крестьянин с лысиной, с очками на длинном птичьем носу, открывал дверь на кухню, где пахло теплым хлебом и молоком и хозяйка чесала шерсть на ручных кардах.

— Ну, что скажешь? — спрашивал Мейстерсон после обмена мнений о погоде.

— Все то же, — ласково говорил Татрик. — Завтра воскресник по вывозке. Вам восемьдесят кубометров вывозить, а вы еще и половины не вывезли.

— А я завтра думал ехать в город на базар, — откровенно вздыхал Мейстерсон, — поросят продавать.

— Можно подумать, без нашего Яана не обойдется, — вмешивалась хозяйка.

— Значит, не обойдутся, — отвечал Татрик, обтирая громадным платком запотевший лоб. — У Янсона второй день уполномоченный из уезда сидит. И машина на дворе стоит. Зря бы он не приехал, я думаю. Правда ведь?

— И куда это лес идет только? — бормотал Мейстерсон.

— Нужен… Немцы половину Таллина разрушили, Тарту, Нарву. Не оставлять же так… — резонно разводил руками Татрик. — Да и вон, говорят, в Кохтла-Ярви на сланцах заводы строят, город целый. Разве туда леса мало нужно?

— А я хотел на ярмарку, — задумчиво почесывал нос Мейстерсон, — поросята в самый раз подросли.

— Нет, Мейстерсон, уж как хочешь, а завтра на воскресник. Уж ты не отговаривайся. Понимаешь, и меня и власть обидишь отказом…

Татрик с достоинством выпятил крутую грудь под расстегнутым бараньим полушубком. Мейстерсон искоса задумчиво посмотрел на значок сельского уполномоченного, прикрепленный к отвороту пиджака его. Татрик не плохой мужик, добродушный человек; Мейстерсон его знал как облупленного, — такой же мужик, как и он сам, и вдруг — власть… Татрика, как одного из соседей, он мог бы, вообще-то говоря, послать к чертям. Но вот советская власть — это было уже другое дело. С ней он ссориться не хотел. С какой стати! Кто же ему в сороковом году скостил земельные долги, кто пять гектаров земли прирезал? Опять-таки удобрения получил в этом году, семена думает менять на сортовые…

— Может, не ехать на ярмарку? — вопросительно обратился он к жене. — Как думаешь, Сальме?

Сальме не ответила, зная, что муж спрашивает больше для формы и все равно решит по-своему.

— Даже те едут, кто и не обязан, — вспомнил Татрик. — С хутора Яагу все едут: Маасалу, Тааксалу и Семидор.

— Ну, быть так… — хлопал Мейстерсон ладонями по коленкам. — Мой конь не хуже, чем лошади на хуторе Яагу….

И Татрик, распростившись, заснеженными тропинками брел к другому хутору.

Огни в Коорди на тех же местах, в тех же окнах, где их привыкли видеть отцы и деды, но на многих этих хуторах жили новые хозяева. Так, на хуторе Яагу, принадлежавшем когда-то трактирщику Мергелю, поселились двое бедняков — Маасалу и Тааксалу. Жизнь на хуторе Яагу давала крестьянам обильную пищу для разговоров, потому что в содружестве этом они видели что-то новое, непривычное для деревни Коорди, резко идущее вразрез с ее традициями. Бывало в волости и раньше, когда два хозяина селились вместе и помогали друг другу, но их непременно связывали узы родства. А тут двое чужих друг другу крестьянина. К ним примкнул еще третий, всем известный Семидор-неудачник. По этому поводу было много шуток. Так как в деревне, состоящей из двух десятков хуторов, трудно было скрыть что-нибудь, то все были в курсе событий на хуторе Яагу. Знали, что Семидор на первой же пахоте сломал лемех на камне, и как он стал при помощи Маасалу хозяином половины лошади, и как на базаре ему какой-то пройдоха ухитрился продать кривого на один глаз поросенка.

Но мало-помалу темы для шуток иссякли: трое на хуторе Яагу держались прочно, и по началу видно было, что там дело пойдет на лад. Это ощущалось даже по поведению Семидора, который уже не с прежней охотой поддерживал шутки односельчан на свой счет.