Алексей Горбачев - Сельская учительница

Что-то мало ты пишешь об Игоре. Как он там? Не ожидается ли у вас прибавление семейства? Ну, ну, не красней, от этого никуда не уйдешь и уходить не нужно. Не нами придумано!..»

Валентина писала ответ Зине — тоже длинный, подробный. Она так увлеклась разговором с подругой студенческих дней, что не заметила, как за окном угас короткий зимний день, последний день старого года.

Пришла Лиля. Наскоро поужинав, она стала прихорашиваться перед зеркалом. Тыча в лицо пуховкой с пудрой, удивленно спрашивала:

— А ты чего сидишь? А ты почему не штукатуришь свое цыганское личико?

— Я никуда не пойду сегодня.

— Ка-а-ак не пойдешь? — ошеломленно протянула Лиля.

— Вот так и не пойду.

Лиля разозлилась. Она ткнула пуховку в пудреницу, села на свою постель.

— Ну, знаешь, это уже хамство называется. Тебя приглашают, тебе будут рады, а ты ломаешься, как кисейная барышня, — с осуждением говорила она. — Ждешь поклонов? Реверансов?

— Ничего я не жду, — отмахнулась Валентина. Ей и в самом деле не хотелось идти в компанию Саши Голованова. Она знала, что там будет и Настенька Зайкина. Зачем ей лишние разговоры, лишние неприятности. Марфа Степановна и без того косо на нее посматривает. А разве она, Валентина, виновата?

— Ну хорошо. Давай спокойно обсудим, взвесим все «за» и «против».

— И обсуждать не будем, и взвешивать нечего, — отказалась Валентина.

Лиля вскочила с постели, подбежала к ней.

— Не дури, Валечка, — уговаривающе-ласковым голоском продолжала она. — Нехорошо обижать друзей, а мы все — я, Ветров, Голованов — твои друзья, настоящие друзья. Никто из нас не виноват, что тебя не отпустили на праздник домой. Саша Голованов очень огорчен этим. Он собирался отвезти тебя на станцию и отвез бы… В новогодний вечер нельзя быть одной, иначе весь год будешь одна. А нам не хочется, мы все любим тебя. — Лиля обняла ее, поцеловала в щеку. — Ты же знаешь, Саша Голованов…

Валентина вырвалась из объятий, перебила:

— Да причем здесь Голованов? Не пойду, и все! И давай не возвращаться к этому, и не уговаривай!

— Боже мой, ну какая ты упрямая, — покачала головой Лиля. Она подошла к ней, положила руки на плечи, спросила: — Что с тобой, подружка?

— Ничего, Лиля.

— Но я-то вижу — грустишь, печалишься о чем-то. А тебе радоваться нужно — двоек меньше, с ребятами подружилась, полюбили тебя в Михайловке, даже сам Подрезов хвалит. Чего тебе еще не хватает?

— Не знаю, Лиля, не знаю. Так хотелось быть сейчас у Зои Александровны, она мне как мать… Думала, что Игорь приедет, а он опять укатил в город.

— Если он еще появится у нас, я ему все выскажу. Да, да, все. Нельзя же быть таким эгоистом. Как только праздник — удирает. И чем он привлек тебя? Не понимаю. Ты все-таки одевайся. Идем со мной…

— Нет, нет, Лиля, не упрашивай. Зачем лишние разговоры. Не хочу, чтобы из-за меня был испорчен праздник у Настеньки.

…И все-таки скучно сидеть дома одной в праздничный вечер. Валентина даже посетовала, что нет у нее ученических тетрадей, тех тетрадей, которые всю четверть не давали ей покоя, отбирая уйму времени. Все они проверены, розданы и воротятся к ней только после зимних каникул с новыми сочинениями, диктантами и — ох, может, с новыми ошибками.

Нет тетрадей, но есть книги — вон полная этажерка. Ты жаловалась: нет времени, теперь читай в свое удовольствие хоть до рассвета, и завтра читай, и послезавтра, потом поедешь в Заречное на семинар словесников. До семинара далеко — целых четыре дня. Читай!

По радио передавали новогодний концерт. Далеко-далеко за горами и снегами, за лесами и полями, в Москве, в Кремлевском театре играли, пели знаменитые артисты, а она в занесенной снегом Михайловке сидит в избенке и слушает:

Валентина любила, приглушив репродуктор, сидеть за столом и работать под музыку. Тихо-тихо поет скрипка, вздыхает баян, звучит слаженно, как один голос, большой оркестр, затянут певуньи-девушки из народного хора полюбившуюся песню. В такие минуты ей казалось, будто и скрипки, и баяны, и девушки играли и пели для нее, склоненной над столом сельской учительницы. Вот и сейчас Москва пела для нее…

Валентина достала альбом и на первой странице увидела маму.

— С наступающим Новым годом, дорогая, милая мамочка! — вслух сказала она, и почудилось, будто откуда-то из далека-далека донесся материнский голос: «Поздравляю и тебя, доченька, с Новым годом…»

За окном заскрипели шаги, и в следующую минуту избенка наполнилась девичьими голосами и смехом. К учительнице прибежали розовые от мороза веселые десятиклассницы.

— С Новым годом, Валентина Петровна!

— С новым счастьем! — наперебой восклицали они.

— Поздравляю и вас со всем, со всем новым.

— Закройте глаза, Валентина Петровна, — попросила Аня Пегова.

— Зачем?

— Закройте, Валентина Петровна, — стали упрашивать девушки, загадочно переглядываясь.

— Хорошо, закрываю.

— И отвернитесь. И не подглядывайте, Валентина Петровна.

Валентина исполнила их просьбу. Она услышала, как на столе что-то зашуршало, потом щелкнул выключатель — девушки потушили свет.

— Можно смотреть, Валентина Петровна, — разрешили ей.

Она увидела оригинальную настольную лампу. С массивной металлической подставки косо вверх поднималась космическая ракета. В голове ракеты ярко горела электрическая лампочка.

— Какая прелесть! — восхитилась Валентина.

— Это вам новогодний подарок от невозможного десятого класса.

— Учтите, Валентина Петровна, подарок с секретом. Если нажмете эту пластинку — на космодроме открывается чернильница, а чернила в ней волшебные, ими можно писать только две цифры — 4 и 5, — серьезным тоном ученого пояснила Аня Пегова.

— Ой, выдумщицы, — рассмеялась Валентина. — Спасибо, спасибо, девчата, — растроганно благодарила она.

— Лампу делали не девчата, а ребята — наши механизаторы.

— Почему же они не пришли сами?

— Мы их не взяли, потому что идея этого подарка была наша, а главное все-таки идея, — отвечали девушки.

— И девчатам, и ребятам — всем, всем спасибо, — говорила она, любуясь подарком.

— А теперь, Валентина Петровна, идемте с нами в Дом культуры.

В самом деле, с какой стати она должна сидеть дома?

— Хорошо, приду.

— Мы вас будем ждать! — уже с порога крикнула Аня Пегова.

Валентина стала одеваться (к Новому году гардероб ее пополнился еще одним платьем. Богатеем!). Причесывалась, пудрилась, хотела даже подкрасить губы. Подержала в руках Лилину помаду и положила обратно в ящик тумбочки. Нет, никогда она губы не красила. Зина Солнышко, бывало, посмеивалась: «Знаю, почему ты отвергаешь краску! Чтобы незаметны были поцелуи! Ты — хитренькая!» — «А ты не красишь по какой причине?» — хохотала Валентина. «Я… У меня дело другое. Всех, кто красится, Виктор называет клоунами…»