Фазиль Искандер - Паром

Но грех чудовищный и низкий
На дружбе строить свой улов.
Ведь близкий потому и близкий.
Что защищаться не готов.

Любовь, разлука, ностальгия —
Ряды обиженных мужчин
Повсюду пьют. Но лишь в России
Своя особенность причин.

История — сплошное блядство:
Борьба злодея с дураком.
Зато и равенство и братство
У нас за пиршеским столом.

Свобода! Как не расстараться.
Как не подняться на волне! —
До дна! До дна! Свобода, братцы!
Вдруг бац! И сами все на дне.

Спасайся от хандры и сплина,
С парами алкоголя — ввысь!
У нас такая дисциплина:
Нам, не допив, не разойтись.

Все пьют и даже бьют посуду
Недорогого образца.
И только мы всегда, повсюду
Все допиваем до конца.

Не то чтобы от страсти пылкой
Горазды выпить тут как тут,
Томит сомненье над бутылкой:
Грядет запрет? Или сопрут?

И кто осудит нашу склонность?
У нас национальный стиль!
Достигнутая завершенность —
Опорожненная бутыль!

Над нами шаткость и непрочность,
Сердца пустуют и казна.
Тем неизменней наша точность —
Бутылку допивать до дна.

Какая жажда нас изводит?
Чем россиянин одержим?
Объем обиды превосходит
Объем посуды со спиртным.

Долой ханжу или невежду!
О полной трезвости потом…
Сначала выпьем за надежду
На паузы между питьем!

В Париже на публичной казни
В толпу Тургенев окунулся.
Но сей сюжет кроваво-грязный
Не выдержал и отвернулся.

В Париже на публичной казни
Быть Достоевскому случилось.
Глядел он прямо, без боязни,
Как с плахи голова скатилась.

Кто был добрее и честнее.
Неужто спорить нам до гроба?
Страны родимой ахинея.
И невдомек, что правы оба.

Тот страшный мир, где мы замкнулись,
Я разомкнул и ужаснулся:
Там все от казни отвернулись.
Или никто не отвернулся!

Дарвина великие старанья,
Эволюции всемирная волна.
Если жизнь — борьба за выживанье,
Совесть абсолютно не нужна.

Верю я — в картине мирозданья
Человек — особая статья.
Если жизнь — борьба за выживанье,
Выживать отказываюсь я.

Есть бессовестность, конечно, но не это —
Тянут люди трепетную нить —
Неизвестному кому-то, где-то
До смерти стараясь угодить.

Кто создал чудесный этот лучик,
И кого он не пускает вспять?
Погибали лучшие из лучших.
Чтобы этот лучик не предать.

Говорить, конечно, можно много.
Многое понятно между строк.
Совесть есть, друзья, реальность Бога,
И реальность совести есть Бог.

Есть странный миг любви. Ее пределы
Особенно заметны ночью в стужу.
Когда душа уже не греет душу,
Еще усердней тело греет тело,
Как бы попытка страсти полыханьем
Возжечь любовь искусственным дыханьем!
Но обрывается… Раскинулись в тиши
Две неподвижности — ни тела, ни души.

Нет щедрости щедрей, чем Пушкин.
И не пытайся быть щедрей.
Читатель скажет: — Новый Плюшкин,
Незванный гость среди гостей.

А здесь на музыку атака.
Куда ты в музыку полез?
На Блока и на Пастернака
Ушла вся музыка небес.

Но если ты поэт и воин.
Попробуй, с хаосом сразись!
Великий Тютчев недостроен.
Поскольку бесконечна мысль.

Сумасшедшая страна,
Сумасшедшая жена,
Сумасшедшие друзья.
Можно жить или нельзя?

Надо приструнить страну,
Надо приглушить жену.
Сдать немедленно друзей
В исторический музей.

Лопнет, как струна, страна.
Обхохочется жена.
Скажет, поглядев в окно:
— Не пойти ли нам в кино?

А друзья в музее в ряд
Истуканами стоят.
Шепчет каждый истукан:
— Есть и водка, и стакан.

Да, вещи тянутся к вещам,
И никому от них не тесно.
И это внятно мне и вам,
И даже почему-то лестно.

Но в некий, непонятный час.
Как колокол над головою:
— Встань и иди! — ударит глас
С неслыханною прямотою.

— Встань и иди! — великий глас.
Судьбы сладящая тревога.
Но ты среди вещей погас.
Баррикадируясь от Бога.

— Встань и иди! — впадая в транс.
Не выбросив себя наружу.
Ты упустил последний шанс
Спасти, быть может, свою душу.

Что остается? Без затей
Жить, ничего не нарушая.
Платком, легчайшим из вещей,
Глаза порою осушая.

Какие проводы и встречи,
Далекий юг, далекий год!
Пришвартовавшийся под вечер.
Дышал, как пахарь, теплоход.

Она у поручней стояла.
Светясь собой из полутьмы.
Глазели на нее с причала
Гуляки разные и мы.

Фигуры легкой очертанья.
То ли улыбка, то ли смех
И льющееся обаянье
Ни на кого или на всех.

Благославляю изумленность
Ее прозрачной красотой.
Тобой, летучая влюбленность,
И недоступностью самой!

Гремело рядом: — Вира! Майна!
В кофейне затевался пир.
Непостижима ее тайна.
Но ею постигают мир.

Лицо, бледнеющее в нимбе
Чуть золотящихся волос.
Причал. Богиня на Олимпе
И заглядевшийся матрос.

С ума сойти! Одна секунда!
Где моря теплый изумруд?
Одесса, Ялта и Пицунда —
Для нас умрут или замрут?

Потеря в памяти хранится,
Другим потерям — не чета:
России — южная граница,
России — летняя мечта.

России — южная граница.
Страна от самой Колымы
Сюда мечтала закатиться
И отогреться до зимы.

Суля вселенскую свободу,
Россия, смыслу вопреки.
Тебя разбили, как колоду.
Картежники-временщики.

Измордовали твою сушу,
Порастащили по углам.
Но море Черное, как душу,
Хотелось крикнуть: — Не отдам!

Где горы зелени, где фрукты.
Где на закате теплоход?
Всё разом потеряла вдруг ты.
Оставив земляков-сирот.

России южная бездомность.
Где пляж горячий, где песок?
Где моря Черного огромность
И кофе черного глоток?

Что главное в зверинце? Слон.
Там, где имеется в наличье.
Всемирной пошлости заслон
И лопоухое величье.

А простодушный его вид —
Есть богатырская примета.
Переминается. Стоит
Горою, ждущей Магомета.