Валерий Рогов - Нулевая долгота

Арнольд Лебедев, подошедший к шестидесятилетнему рубежу, имеет все звания и много разных премий. Он до сих пор, как в далекой юности, строен и красив и, по неколебимому убеждению женщин, неотразим. Поэтому Арнольд Казимирович Лебедев исполняет роли героев-любовников в пьесах всех времен и народов. И во всех без исключения костюмах он верен своему главному амплуа — показать себя.

Игорь Ростиславович Рытвин, в отличие от Лебедева, и не высок, и не красив, и даже не строен. Он играет характерные роли. Рытвин — главный лицедей гартвинского театра. Рюрик Михайлович считает его великим трагиком. Понятно, что и сам Рытвин не сомневается в своем величии и в неповторимости своего таланта. Однако актеры других московских театров с этим не соглашаются и, бывает, даже заявляют об этом публично. Но зависть, как известно, многим не дает покоя.

Авангард Семибратов ни обликом, ни талантом не похож ни на Лебедева, ни на Рытвина. Авангард Иванович мощен и грозен. У него суровое лицо с оттенком угрюмости. Он на сцене, как тяжеловес на ринге, готов нокаутировать любого противника. Он играет только положительных героев. Причем людей сильных и властных. Ну там министров, генералов, председателей с железным характером, бескомпромиссных, абсолютно не сомневающихся в правоте своих мыслей и дел. Семибратов бывает порой так неистов на сцене, что зал замирает, страшась реальных событий. И актеры, признаться, тоже, бывает, побаиваются Авангарда Ивановича.

Под знаменитым трио в гартвинской пирамиде находится второй немногочисленный слой актеров. Они, конечно, надеются когда-нибудь оказаться на самой вершине. Под вторым — более многочисленный третий. Ну а у самого основания — групповка и массовка, как правило, очень юная и непостоянная. Так вот, наш Колядкин — в самом многочисленном третьем слое.

Передвижение в слоях гартвинской пирамиды происходит только по благоволению Рюрика Михайловича. Поэтому: что надо делать? Соглашаться. Подчиняться. Славословить. То есть льстить, льстить и еще раз льстить. Даже корифей лицедейства Рытвин не устает восхвалять Рюрика Михайловича, говоря о нем всюду как о «непревзойденном творце сценических образов», как о «деятеле, преобразившем театр», как «об одном из самых выдающихся режиссеров двадцатого века». Конечно, неуемная похвала в духе всех подчиненных. Однако же этому верят!

Но вернемся к нашему Колядкину. Что же вздумал он сделать, чтобы преодолеть гартвинскую многослойность? Он дерзнул — да, дерзнул! — показать «непревзойденному творцу» Рюрику Михайловичу, как он, Колядкин, понимает образ Жана Батиста Мольера в пьесе Михаила Булгакова «Кабала святош». Более того, взялся объяснять, в чем он видит непонимание этого образа Рытвиным.

Если подумать, неслыханная наглость. Но Рюрик Михайлович Гартвин по своей огромной душевной доброте терпеливейше выслушал колядкинскую ахинею и даже посмотрел некоторые его, как выразился Игорь Рытвин, кривлянья. И еще, между прочим, он пренебрежительно добавил: «Ну надо же: прет дерёвня! Де-рё-вня!» Гартвин же отечески посоветовал Колядкину не думать пока о главных ролях. Тогда-то он и произнес афоризм, тут же подхваченный коллективом: «Главное, особенно в главных ролях, — не желание, а талант». Этой фразой он, можно сказать, полностью уничтожил Колядкина. Тот сразу же стал всеобщим посмешищем. Именно тогда его и прозвали в театре Афоней. Даже более презрительно: Афоней-лицедеем.

Как это случилось? С горя Колядкин пооткровенничал со своими близкими приятелями — Сверчковым и Тимохиным. С ними он попеременно играет третьестепенные роли, как уже упоминалось, — справедливых милиционеров, королевских шутов и несознательных трактористов. Приятели искренне журили его:

«И дернуло тебя, Валька, лезть на главную роль».

«Да какой я там Валька! — в сердцах бросил Колядкин. — Настоящий Афоня!»

«Почему?» — удивились Тимохин со Сверчковым.

«Да Афоней меня в школе звали», — пояснил Колядкин.

«Почему Афоней?» — настаивали, переглянувшись, приятели — жители городские, московские.

«А вот почему, — стал рассказывать Колядкин. — Кто я? Валентин Афанасьевич Колядкин. Значит, сын Афанасия. Афони. Непонятно? Да, теперь многое из прошлого русской деревни кажется непонятным. Быстренько все забывается! А у нас, в Еропкине, — село наше недалеко от Москвы, на Владимирщине, — все мы были Афонины: и мать, и старшие брат с сестрой, и я. До школы, до первого класса, я просто не представлял, что настоящая наша фамилия — Колядкины».

«Интересно», — заметил Сверчков, посмотрев на Тимохина.

«Любопытно», — Тимохин подморгнул Сверчкову.

«А если бы не отец в семье верховодил, а мать, — доверчиво пояснил Колядкин, — то могли мы быть Анненковы или Аннушкины. Ее в селе то Анненкой, то Аннушкой звали — за доброту, за тихий нрав. Но нет, не по матушке именовали нас, а по буйному батюшке, то есть Афониными. Так вот, — простодушно продолжал он, — в школе, в первом классе, я долго и упрямо не откликался на фамилию Колядкин. Она мне ужасно не нравилась. Злился, плакал и все твердил учительнице: «Афонин я… Афонин!» Отцу пришлось меня побить, чтобы не упрямился, — посмеялся он над собой. — Только после этого подчинился. Однако для товарищей так и остался Афоней. Да-а, как был непонятливым в детстве… непонимающим… ну, в общем, настоящий Афоня», — вздохнул Колядкин.

Федор Тимохин зычно, как сам Авангард Семибратов, с расстановкой пришлепнул тогда Колядкину и в театре то же прозвище. Он воскликнул: «Афоня!.. Лицедей!.. Из Еропкина!.. Афо-о-ня!»

Сколько потом остроумных, но безжалостных шуток напридумывали коллеги про Колядкина! А он терпел. Молча. Сам виноват: никто ведь за язык не тянул! И ни на кого не обижался. Что толку обижаться? Не обижался и на Рюрика Михайловича, который тоже позволял себе подшучивать — добродушно, конечно, — над ним, Афоней-лицедеем.

Однажды, года два тому назад, Колядкин решил с известной деревенской хитрецой, что почти равняется смекалке, воспользоваться насмешничеством в свою пользу. Тогда как раз ставилась нашумевшая пьеса Азата Абдуллина «Тринадцатый председатель». Ну, кому, как не ему, бывшему сельскому жителю, сыграть председателя колхоза? И он опять отправился к Рюрику Михайловичу предложить себя на главную роль. Гартвин, конечно, по-отечески его выслушал и очень убедительно отказал. Ну, в самом деле, кто же, кроме Авангарда Семибратова, может олицетворять такую крупномасштабную личность? А какой образ он, Колядкин, оставит в памяти зрителей? Нет, дружески разъяснил Рюрик Михайлович, этот актуально-политический образ, несомненно, ам-плю-а Авангарда Ивановича. И Гартвин, подняв указательный палец вверх, заключил: «Там!.. Знаете где?.. Там!.. Театр могут не понять».