Валерий Рогов - Нулевая долгота

Он промолчал.

— Поехали, Саша, — сказала она.

— Куда, Марианна?

— В Сесимбру.

Он гнал машину. В густой темноте фары выхватывали лишь кусок шоссе. Спидометр показывал скорость, равную ста сорока километрам. Было ощущение полета.

Марианна сидела в глубокой задумчивости, глядя вперед. Она вспоминала, как это случилось тогда.

…Мануэл ждал ее за столиком с бутылкой вина. Она сначала увидела тех четырех, а потом его. Она побежала, и он встал, вышел ей навстречу. Они обнялись. И она даже не поняла, почему кто-то жесткими цепкими пальцами отдирает ее от мужа. Смуглое худое лицо Мануэла вдруг посерело. Оно каменело, застывало, как цемент. «Не пугайся», — только и сказал он, и в этот миг его сильно ударили в лицо. Из носа ручейком заструилась кровь. Двое уже заломили ему руки за спину. «Попался, проклятый коммунист», — злорадно сказал громадный страшный человек, который отдирал ее от него. Это был Фернандо Мартиниш.

«Почему они делают это на глазах у всех?» — только и подумала она, пораженная. Она в отчаянии стала вырываться. Ей тоже заломили руки за спину.

«Прощай, Марианна!» — крикнул Мануэл, когда его уводили.

Их увезли в разных машинах…

— О ужас! — сказала она вслух, тяжело вздохнув. — О ужас!

Фролов промолчал.

…На допросах, бывало, ее раздевали догола. Руки и ноги веревкой привязывали к стулу. Мартиниш с животным вожделением ходил вокруг, останавливался, сильно сжимал ей груди, пока она не начинала кричать от боли. Но она ничего не рассказывала. Она научилась преодолевать и стыд, и боль.

Однажды Мартиниш прекратил свои издевательства и только запугивал ее. «Мы задушим тебя, проклятая французская сука, — шипел он угрожающе. — Мы утопим тебя в Тежу. Мы прикончим тебя, паршивая французская кошка, если ты хоть слово скажешь, что здесь с тобой было». Зверя что-то останавливало, что-то держало на привязи. Потом она узнала, что был запрос французского консульства. Об ее аресте сообщалось в печати…

И раньше Марианна Дебрэ часто думала о мести Фернандо Мартиниш. Что бы она сделала, если бы встретила его? Она не знала. Теперь особенно. Убить его, всегда считала она, слишком мало для мести. Ослепленная ненавистью, она не понимала, что это было примитивное существо, живущее вне законов морали. И потому ему плохо было понятно моральное насилие или моральная месть перед уничтожением. Самый великий страх для него был в смерти. В камере смертников в течение недели он бы сошел с ума. Она чувствовала эту форму отмщения, но была лишена такой возможности, как и всех других. Но она все же выяснила, что он не был пойман после апрельского восстания вооруженных сил и где-то скрывался.

— Уже Сесимбра, — сказал Фролов.

— Да, Саша, лучше в прошлое не возвращаться, — согласилась она, вздохнув. — Лучше вычеркнуть и забыть. Не знаю, возможно ли это?

— А ты разве поселилась в Сесимбре? — спросил он.

— Да, в Сесимбре. Я думала прожить здесь месяц, а теперь не знаю.

Она повернулась к нему, устало улыбнулась, нежно провела рукой по его волосам.

— Ты хороший, добрый, — прошептала по-французски.

Из консерватории они шли к метро «Арбатская» по улице Герцена. У Никитских ворот свернули на Суворовский бульвар. «Исправлять положение надо до конца», — упрямо думала Людмила. Она хотела, чтобы он пригласил ее к себе. Но он молчал.

«Арбатская» — это был путь к ней. К нему на Юго-Запад — «Библиотека имени Ленина». И хотя станции рядом и между ними — подземный переход, она понимала, что сегодня он не хочет быть с ней.

Это ее злило. А она уже предупредила мать, что поедет к Фролову. Мать была посвящена в ее сердечные тайны. Вероятно, и отец. Они, пожалуй, сильнее ее переживали затянувшийся роман с Фроловым. «Милочка, — говорила мать, — ты уж решай с ним. Тебе нельзя больше тянуть». Она и сама знала, что пришло время объясниться серьезно и окончательно: «да» или «нет».

Фролов чувствовал, что Людмила сердится. Но после нахлынувших воспоминаний о Марианне он просто не мог оставаться с ней, вообще с кем бы то ни было. Ему побыстрее хотелось оказаться дома, открыть ящик письменного стола, где хранилась заветная папка, и вновь перечитать свои тайные листки, в которых билось его обнаженное сердце, переполненное мучительной любовью к той, единственной. Он с удивлением сообразил, что не читал их больше года, с тех пор как встретил Людмилу.

После возвращения из Португалии он долгие месяцы был сам не свой, забросил докторскую диссертацию, сторонился приятелей и знакомых, всякого общения. Он удивлял коллег своими отказами от загранпоездок, полным безразличием ко всему на свете, и прежде всего к делам институтским. По инерции он работал, а значит, и жил. Все спрашивали: что с ним случилось? Поговаривали, что он свихнулся. Может быть, это было и так. Но ему действительно не хотелось жить. Он не видел смысла ни в своих научных успехах, ни вообще в чем-либо еще.

Но мрак не бывает вечным. Постепенно и для него стала светлеть жизнь. Как-то он прикоснулся к своей заброшенной диссертации, вновь ожило прежнее честолюбие, и, погрузившись в книги и прессу, он необычайно быстро завершил диссертацию и успешно ее защитил. А потом появилась Мила. И он уже не возражал против того, чтобы двигаться по жизни дальше, а значит, неплохо было бы возглавить кафедру зарубежной экономики, получить звание профессора.

Вдоль Суворовского бульвара они шли молча.

«Ах, эта музыка! — беспокойно и бессвязно думал Фролов. — Как болит душа! Как тяжело, невыносимо… Зачем жить? Во имя чего и кого? Эти честолюбивые планы! Зачем? Неужели я тщеславен? Успокоиться надо. Как я устал… устал… устал… А эта женщина? Она так уверена в себе. Она знает все ответы. А почему она?! Где Марианна? где… где?..» — болезненно крутилось в голове.

— Я ужасно устал, — произнес он вслух. — Все эти звуки будто впиваются в тебя. Как миллион иголок. Я просто раздавлен.

Она внимательно посмотрела на него — с серьезной строгостью, осуждающе. Он понял ее взгляд: мол, не притворяйся, подавлен ты другим. Он подумал, что каждая женщина прежде всего подозревает свою соперницу, существующую и даже несуществующую. И они правы, подумал он, не ожидая уже от Людмилы ответа.

В молчании и отчуждении они дошли до метро «Арбатская», спустились по длинному эскалатору вниз, на станцию. Перед прощанием она прямо спросила:

— Почему ты не хочешь, чтобы я поехала к тебе?

— Мне нужно побыть одному, — честно признался он и, чувствуя какую-то вину перед ней, поспешно добавил: — Хочешь, завтра?

— Нет, завтра я не хочу, — жестко ответила она. — И вообще, Саша, нам надо с тобой серьезно поговорить. Я больше так не могу. Пойми: не хочу больше так и не могу. Пусть будет любая ясность. Я хочу жить нормальной человеческой жизнью. Я измучилась. Понимаешь?