Всеволод Иванов - Кремль. У

Уже из поселка бежал народ, из Кремля скакала подвода, и сам И. П. Лопта сидел в ней. Вавилов отошел, захваченный своей мыслью, и ему кололо в боку, и он пришел к архитектору, все думая о своем, и тот начал его лечить и расспрашивать, опять ушла жена архитектора, и опять стало неприятно, и Вавилов все-таки лечился и стал чувствовать, что колет еще больше. Он с трудом ушел, когда уже понял, зачем и почему он пришел и в чем его болезни, и архитектор с удовольствием милосердствовал. Он шел, тер себе бок и думал о храме Успенья. Он пришел чрезвычайно оживленный и сообщил это трем «думающим», они отнеслись к его мысли спокойно, и только сказал П. Лясных, что едва ли что выйдет: во-первых, наука, храмы здесь сплошь древние, а во-вторых, совесть.

Пицкус вскочил немедленно, по дороге он сообщил Клавдии, которая действительно приходила пить воду в присутствии Вавилова, и сначала его возмущало это, а затем стало умилять. Клавдия озорничала, ей самой нравилось исполнять то, что она задумывала хотя бы и в пьяном виде. Пицкус имел теперь повод прибежать в Кремль и сообщить о затее Вавилова. Он устремился, Агафья рыла сама могилу З. Лямину, во рву у кладбища, рядом с могилой Хлобыстая-Нетокаевского.

Зинаида отказалась от зова тела, она стала довольной, но довольство, которое было в ней, скоро прошло. Она разговаривала с Ложечниковым и его племянницей, трое довольных, тех, к которым стремился Вавилов и которых он искал. Зинаида выглядела хорошо, несмотря на то, что ушла из ними, и несмотря на то, что она много заседала, ходила осматривать строящийся дом, и ее еще радовало то, что ее не трогает М. Колесников, который все-таки время от времени приходил к ней и говорил:

— Есть ли жена красивей моей и есть ли кто храбрее меня?

К Зинаиде приходил П. Ходиев с тем, чтобы ему дали какую-нибудь работу в Кремле, он оттуда уходить не хотел. Зинаида знала его [Колесникова] давнишнюю злость, Прокоп был действительно хорош, беспокойный и ловкий, она и сказала:

— Прокоп, по-моему, сильней тебя, и Ольга Прокопова красивей меня.

М. Колесников, розовый и наглый дурак, безжалостный и смелый, ушел, и ей стало жалко его крепкой силы. Он был доволен своей силой чрезвычайно, и она поколебала его довольство и посожалела, так, если бы поколебал кто ее, но она смотрела на тех, которые могли бы ее поколебать, с неудовольствием и опаской. Она пообещала в то памятное заседание приложить свои силы, и это ей удалось; лишь только она пообещала, как ее подхватило ураганом внимания и понесло. Пришли ткачихи, они уже действовали и думали более смело и более коротко, если можно так сказать, а памятное заседание в тот день, когда ее избрали, было как бы приготовлением к прыжку.

Произвели обследование. Результаты и ужас квартирный оказались более сильными, чем думали. Уже каждый день после обследования жилищных условий Мануфактур к Зинаиде в горкомхоз стали приходить ткачихи, роскошествует, говорили они, а в горкомхозе было грязно, пыльно, сидел товарищ Литковский, автоматически переведенный из Кремля, где он привык сидеть и говорить с товарищем Старосило и выслушивать его рассказы о боях, принимая их как жалобы, что и было на самом деле. Из конур вылезли и легли к Зинаиде на стол руки с требованиями. Товарищ Литковский захворал и рад был своей хворости, и его назначили в санаторий, и Зинаида уже заняла его место.

Ткачихи, стоящие среди грохота машин, казались всегда довольными и ловкими, здесь же, поняла Зинаида, учреждение служит для того, чтобы люди приходили жаловаться и выявлять свое недовольство, и ей было стыдно немного, что она такая довольная живет в корпусе у подруг, трое в каморке, три кровати чистых, и у одной из кроватей стоит швейная машинка. Ткачиха, довольная своим злым голосом, подбоченясь и готовая вступить в драку, кричала:

— Отчего он может занимать квартиру в две комнаты с ванной еще, а не могу! Ах, он больше прослужил на фабрике, скажите, пожалуйста, мне вешаться, если я позже родилась, чем он, на десять лет, значит, эти его десять лет я должна жить в подвале. Наши избушки, сколоченные из бревен, заливает Волга каждый год, и в подвалах у нас постоянно вода.

Да, тов[арищ] Литковский узнал, что такое фабричный разговор, от которого с потолка штукатурка валится, а Зинаида только улыбалась и была довольна. Тов[арищ] Литковский бормотал что-то о разрабатываемом Госпланом плане пятилетки, об уничтожении женского труда, требовал директив в укоме, но и сам уком был растерян чрезвычайно. Ткачихи приводили мужей, все были словно довольны случаем покричать, женщины кидали на стол больных детей, которым жить в теперешних условиях невозможно, — создали ряд комиссий, комиссии-подкомиссии, выбрали в одну из таких комиссий Ложечникова, он пришел вместе со своей племянницей, тихий и ловкий, и она тоже ловкая и смелая, и он сказал, что теперь отдыхает: он хочет отдохнуть от комиссий только полгода; он и его племянница стояли в прокуренной комнате, чудо как сохранившие здоровье и бодрость, и смотрели на Зинаиду и позвали ее в ближайший свободный день в гости. Ложечников сказал:

— Все устроится, и мне страшно нравится, когда так суетится мир, я вот дал слово год отдохнуть, а не могу, — тянет, опять я буду заседать и бегать, и говорить.

Племянница смотрела на него и тоже была довольна его стремлением, она искала работу, и ей поручили, она все исполняла с большим удовольствием. Зинаида с удовольствием пошла к ним, и там собрались родственники, и все люди, которых когда-либо судил Ложечников, имевший особенное удовольствие выспрашивать людей, быть довольным, когда они мирятся, и даже когда засуживал, то человек уходил, понимая, что тот ему желает добра. Зинаида отдохнула у них, здесь говорили только о хорошем, и хотя она ничего не придумала, и никто бы не мог придумать, кроме того, что люди, действительно, находятся в ужасном положении. Она привыкла к своему хозяйству, а дом Ложечникова напоминал ей дом «пяти-петров».

Вавилов жил в корпусе, он находился в глубине парка, деревянный, и к нему надо было идти мимо прудов, и они были запущены, и Пицкус, наслаждаясь своей ловкостью, пытался прыгать по плавающим деревьям, и П. Лясных лениво следил за ним и за его прыжками. Пруды зацвели, и Вавилов стоял подле, противно ему было то, что он наслаждался своими дурными качествами, он был все-таки самовлюблен, что ли, и это противно было ему самому, он к Зинаиде подошел и сказал, что с клубом и с ремонтом ничего не выходит. Она плохо слушала его, она вспомнила, что везде ее преследовали дома, в которые скоро надо вселять рабочих; архитектор А. Е. Колпинский возмущался нехваткой материала, сезонники капризничали, уходили, и каменщики задерживались оттого, что не работали плотники, надо было всех обегать и всех уговаривать. Она поняла, что Вавилов предлагает и предполагает взять под клуб церковь, и она возмутилась, так как эта мысль не приходила в голову ни одному из его предшественников, а гнусный и рыхлый рыжий придумал ее.