Юрий Либединский - Зарево

Все эти соображения были правильны, но Темиркан по данным разведки чувствовал, что пришло время контратаковать турок, пока они не пришли в себя.

Послав адъютанта с приказанием привести в боевую готовность резервный батальон, Темиркан соединился со штабом корпуса… Начальник штаба корпуса сам подошел к проводу. Выслушав сообщение, он поздравил Темиркана с успехом и, сообщив, что представляет его к награждению, просил составить списки для награждения господ офицеров и нижних чинов. Поблагодарив, Темиркан кратко рассказал о положении и изложил свою точку зрения. Необходимо немедленно контратаковать противника. Нужно нащупать его слабые места до тех пор, пока он не укрепил их, прорваться к нему в тыл и предупредить тем самым дальнейшие попытки турок развивать наступление.

Последовало молчание. Начальник штаба до этого вел беседу в приветливом тоне и был доверительно многословен, сейчас же вдруг стал предельно краток. Сообщил, что он обязан доложить обо всем его превосходительству — речь шла о командире корпуса, — а его превосходительство изволят почивать. Это по адресу генерала, ушедшего в отставку после русско-японской войны и сейчас вновь вернувшегося в строй, было произнесено не без некоторого ехидства.

— Я все же буду продолжать разведку… — начал Темиркан, но тут начальник штаба корпуса перебил его:

— Войсковая разведка еще со времен Суворова — первейшая обязанность начальника штаба, и испрашивать на нее разрешение вам нет необходимости.

Темиркан бросил трубку и, бормоча проклятия по-русски, арабски и веселореченски, прошелся по комнате.

Мистер Седжер, при котором шел этот разговор, поворачивая голову, следил за Темирканом.

— Что может быть печальнее положения отважного воина, не поддержанного в бою начальником! — составив предварительно фразу на веселореченском языке, медлительно произнес мистер Седжер.

Темиркан упрямо тряхнул головой. Он понимал, как мало может он сделать силами своего отряда, выдерживающего натиск свежей турецкой пехотной дивизии. Но отказаться от своего плана Темиркан не мог хотя бы потому, что этим он дал бы возможность противнику, перестроившись к утру, снова перейти в наступление.

В комнату, заломив фуражку и открыв свой большой лысеющий лоб, что было признаком хорошего настроения, вошел начальник оперативного отдела штаба капитан Зюзин.

— Вот, извольте поглядеть, Темиркан Александрович, от Зарокова донесение: Смолин с отделением казаков перебрался на вьючную тропу и рассчитывает там укрепиться. Прислал казака, который может провести нашим подкрепление. Шикόвое дело, ваше высокоблагородие…

— Аллах велик! — сказал Темиркан, подняв ладони вверх и посмеиваясь. — А вы все говорили, что Смолин дурак. Да за такого дурака я в бою сто умников отдам… Ну, пошли к карте.

Они прошли в соседнюю комнату, а следом за ними двинулся англичанин, которого капитан Зюзин как будто совсем не замечал.

Темиркан понял, что ночь прошла, лишь по тому признаку, что, выйдя на воздух, он смог прочесть текст своего собственного приказа, висевшего на дверях штаба. Читал он машинально, думая о другом. Хотя бы батальон, только один батальон ввести в эту дыру, которую нашел Смолин в турецком расположении, и можно не только сорвать весь эффект ночного наступления турок, но и позволить предпринять удачное контрнаступление. Турки к концу ночи с целью дать отдых войскам перед новым наступлением прекратили стрельбу. Это свидетельствовало, что русских войск в тылу своего расположения они еще не обнаружили.

Темиркан взглянул на часы. Было половина пятого, а командир корпуса просыпается только в шесть. Есаул Третьяков, под командованием которого находилась сотня, посланная в тыл противника для поддержания Смолина, имел приказ сразу же атаковать турок, но он почему-то медлил, а почему — никак не выяснишь: связь не была еще налажена.

Темиркан перешел с крыльца дома, который он занимал, через улицу, направляясь к домику, где еще горел свет, казавшийся при заре ненужным. Заря уже зажгла над скалистыми горами и зеленью долины, над домиками армян, слепленными из глины и сложенными из камня, свой чистый, ало-желтый свет. Взлетели ракеты — одна, другая, — турки о чем-то сигнализировали. Может быть, обнаружили у себя в тылу русских? Темиркан вошел в домик. Здесь было еще темно, горела керосиновая лампа. Прапорщик Мурадян, молодой человек с темными бачками и худым смуглым лицом, вел допрос взятых в плен турок.

Все они были ранены. Сквозь бинты на руках, головах, груди сочилась кровь. В комнату они входили угрюмые, озираясь и не ожидая для себя ничего хорошего. Но когда Мурадян заговаривал с ними на родном языке, они сразу с охотой начинали говорить, почтительно именуя «эфенди» молодого вежливого офицера, который прежде всего спрашивал пленного о том, накормили ли его.

— Что значит, Ашот Меликович, у турок белая и зеленая ракета? — жестом посадив на стул вскочившего с места Мурадяна, спросил Темиркан.

— Белая и зеленая из одного места?

— Нет, из разных.

Мурадян, склонив голову набок, сощурился, припоминая, потом покачал головой, полез в ящик и достал оттуда перехваченный у турок код сигнализации.

— Если не переменили, то белая запрашивает, где начальник артиллерии, зеленая означает: «Его здесь нет».

— Значит, еще, видно, порядка не навели, — удовлетворенно сказал Темиркан. — А у вас что слышно?

— Да все одно и то же. Их уверили, что пленных русские будут четвертовать, не более и не менее. Об этом именно способе казни военнопленных рассказывал им мулла. И когда они видят, что их не только не четвертуют, а угощают из общего солдатского котла и раненых тут же перевязывают, они при первом звуке турецкой речи рассказывают обо всем. Все они из восьмой новой дивизии, набранной в районе Измира исключительно из турок, номера полков двадцать пять и двадцать шесть. Очевидно, есть также и двадцать семь, но мне не попадались. Артиллерия немецкая. Есть немецкая новинка — огнеметы, которые в бой еще не введены.

Темиркан недовольно поморщился — он представлял, какой эффект может иметь на фронте внезапно введенное в бой новое оружие.

— Пропаганда все та же, — продолжал Мурадян. — Армяне призвали русских, чтобы стереть турок с лица земли.

— А о том, что я армянин, никому из них, очевидно, и в голову не приходит. Что они обо мне думают, ума не приложу. Только один спросил: «Разве у русских есть тоже свои турки?»

Темиркан хотел уйти, словно разговор этот имел отношение и к нему самому и был неприятен.

— У меня тут есть один экстраординарный случай. Я предполагал позвонить вам, Темиркан Александрович. Может быть, разрешите доложить?