Александр Доронин - Перепелка — птица полевая

Лодку суд обратно вернул ему, она, сказали, выиграна по лотерее. Словом, подарком сосчитали… Снова, мол, глуши…

Симагина ждать Числав не стал: завтра с ним встретится. Разговор у них есть — надо утвердить общественных инспекторов. Из вармазейских он парня найдет, а в Кочелае пусть Толя ищет.

Сегодня к четырем часам вечера Судосева пригласили в райисполком. Вначале он заедет домой перекусить. Запустил мотор, и минут через десять лодка уже стояла за двором. Привязал к иве, сам зашел в сад. Яблоки почти поспевали, вишня, которую не смогли собрать, вся почернела, падала на землю. С утра он пригласил сыновей агронома обирать вишню для себя, но, видать, тем надоело, и они ушли.

Дома его встретил плачущий сын. Его успокаивала бабка.

— Ты уж, Максимка, взрослый, тебе давно пора понять: в лесу комаров пруд пруди. Заедят. С дедом себя не ровняй, кожа у него толстая.

— Тогда маму почему взял? — не отступал мальчишка.

— Это что еще за торговля? — остановился Числав посередине избы.

— Вот и отец пришел! Вчера вам щуку обещал, а сегодня в лес поедет….

Числаву только сейчас вспомнилось: после обеда он хотел косить пай, но совсем забыл об этом. Выходит, отец и Наташа до пота косят, а он по Суре плавает… Да и ничего не поймал — вчера целый день дул ветер, в такую погоду какая ловля удочкой?!

Ему стало неудобно. Он, как ребенок, виновато опустил голову и хотел обратно выйти на улицу, но мать остановила:

— Сынок, сегодня как-нибудь без тебя… Два пая все равно за один день не скосят. Завтра пойдешь с Максимом. Видишь, как ноет. — Садись, щи сварила. Мясо Лена Варакина принесла, овцу зарезали.

За столом Числав наконец-то тихо сказал:

— Сегодня, мама, в Кочелай вызывают.

Дарья Павловна молчала. Вместо нее Максим пристал:

— С тобой, папа, завтра на лошади поедем?

— Колхозного рысака запряжем. Того, которого во дворе держали. Он не боится ос, тихий, — засмеялась Дарья Павловна.

— Не обманывай, бабушка, того рысака не запрягают. Он не может ходить в оглоблях, — обиделся паренек.

— В сани запряжем — научится. Придет зима — на телеге будем возить, — съязвила Дарья Павловна. — Пусть отец в Кочелай едет, у него одни заботы: Сура.

Числав достал подовый хлеб, отрезал ломоть, положил в карман пиджака. Потом зашел в переднюю. Там во сне чмокала губами Полюня. Вчера ей исполнилось полгода. Нашли время, когда отправляться в лес…

Плывя по Суре, Судосев думал об этом же. Наташа, конечно, отправилась вместо него. Не отпускали ее, да разве оставит больного свекра, из него какой косец? Почему отец так похудел, ведь раньше на здоровье не жаловался? Неустанно трудился и трудился в кузнице. И вот тебе, совсем ослаб…

В Кочелай Судосев доехал вовремя. Встречу почему-то вел начальник райотдела милиции Давлетов. Около него сидел начальник Числава из Саранска, Сыропятов, который недавно корил Симагина. Нового ничего не сказали. Говорили, как нужно охранять озера и реки, пополнять рыбные запасы. В конце снова взял слово Давлетов. По его мнению, о Суре в районе переживали одни лишь милиционеры. Они, говорил, с нее не вылезают.

«Зачем оттуда выходить, — думал Числав, — жирные лещи сами плавают перед ними». Недавно тоже двоих милиционеров застал во время ловли бреднем. Сразу от него удрали. Поняли, чем это пахнет. С работы выгонят, в ноги Давлетову не упадешь — прощать он не любит.

Домой Числав собрался на последнем автобусе. Лодку оставил около дома Симагиных — кончился бензин. И у Толи не было. Помог бы, да нечем.

Доехав до Вармазейки, Числав слез не около почты, где останавливался автобус, а в конце села. Ему захотелось пройтись пешком. Прокаленный асфальт чувствовался даже через ботинки.

В домах горели огни, молодежь спешила в клуб. Числав давно там не был. Друзья все переженились, один Витя Пичинкин холост. Недавно Числав встретился с ним у колхозного правления — сразу его даже не узнал: отпустил бороду. Витя убежал с лесничества — надоело ему ругаться с директором лесокомбината. В фермеры, говорит, уйду. Думает вновь возродить родную Петровку. Мечта хорошая, да вот только как поднять свое хозяйство? Вон, у них Вармазейке сколько домов, и в тех вскоре некому будет жить. Молодежь уезжает в город, не веря в завтрашний день села. А вот он, Числав, сюда привез свою семью. В Ульяновске имел хорошую квартиру, работал на заводе, на хорошем месте, — и вот тебе, всё это оставил. Не зря Саша Полевкин, с кем служил в Афгане, написал ему из Самары: «Ты, Числав, каким был раньше — верящим в родословные корни, таким и до сих пор остался…»

Когда сильные корни — земля тебя крепко держит. Сколько молодых людей покинули родные места! И сейчас они как тоненькие веточки под ветром: ветер не дунет — на солнце глядят, дунет холодком — и они прижмутся. Мать-земля, вот кто кормит человека!

Думая об этом, Числав неожиданно остановился. Перед ним стоял утонувший в крапиве каменный дом. Окна его были забиты досками, они потемнели, пугали прохожих.

Лет двадцать тому назад здесь жил какой-то старик. Он и сейчас стоит перед глазами Числава: худенький, борода белая, будто первый снег. Старик ходил, опираясь на палку, люди боялись его. Боялись, или, возможно, тогда им так казалось, сельским ребятишкам?

Они боялись вот и этого тополя, который ухом поросенка опустил нижнюю ветку над оврагом и как будто так охранял домик от зимних и осенних стуж. Старик, конечно, ничем не пугал. Жил и жил один, плохих слов от него не слышали. Наоборот, всем при встрече снимал соломенную шляпу, кланялся. Эту шляпу носил он зимой и летом, шапку на его голове не видели. Старик жил не так, как все, и поэтому многие его не понимали. Электричество в дом не разрешил провести, днем горела у него керосиновая лампа, ночью сидел впотьмах.

По гостям старик не ходил, даже и к соседям. Приглашали его лишь тогда, когда он нужен был. Псалтырь читал, молился по душам живых и мертвых. Числав и раньше слышал, в молодости старик служил в вармазейской церкви. Однажды взял и написал «отцу всех народов» письмо. Так и так, говорит, начальство дыхнуть никому не дает. Мучает добрых людей, за скотину считает…

Через полгода взяли его куда-то. Видать, письмо его было толковым, ум его и в Москве нужен. Так в селе думали, потом уж узнали, что он в лагерях сидел.

Когда он умер, соседские старики зашли его собрать в последний путь, открыли дощатый длинный сундук, который был для него и ложем, кроме посмертной одежды, там он хранил медный крест, сброшенный с купола старой деревенской церкви.

Оказывается, бывший батюшка тайком, в полночь, вытащил крест с лопухов и принес домой. Хотя тогда теплый ветер перемен веял по всем селам, но многие все равно боялись, что это ненадолго. Почему же сейчас, когда никто никого не боится, люди и днем зашторивают окна занавесками?