Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

В столовой Александра Николаевна брезгливо смотрит на следы рук на конверте, осторожно разрывает и, достав письмо, вытирает пальцы кружевным платочком.

Письмо от Диночки, из Парижа, Диночка аккуратна — пишет три раза в месяц.

— Париж! Париж! Счастливица Диночка!

Александра Николаевна вертит ручку кинопамяти.

Порт… Ледяное зеленеющее утро… Горы в снежной синеве. Нарастающий грохот.

С рейда в ответ раскалывающие землю удары страшных пушек дредноута. На молу у сходен давка… Сходни трещат. Приклады лощеных «томми» прилипают к русским спинам. Женщина в изорванном пальто, в смятой шляпке. Она визжит, кусается, она уже на середине сходни. Внезапно сзади рука вцепляется в воротник. Женщина оглядывается, кричит:

— Как вы смеете? Я дочь генерала Еремеенко… Мерзавец…

Сухопарый, желчный ротмистр с Георгием упирается бешеными глазами:

— А! Дочка обер-вора? Бежишь, шлюхина морда? Раскрали с папашей Россию? Катись в воду… сука!

Конец фильмы.

Александру Николаевну выловил из-под руля транспорта лодочник, перс.

Диночка уехала. Она еще с вечера забралась на транспорт по протекции жениха — контрразведчика. Жениха перед Константинополем фронтовые офицеры за борт спустили, но Диночка в Париже. Счастливица.

Александра Николаевна с ненавистью смотрит на мутное питерское небо, на сизый штопор дыма над крышей. Ненависть давит ее.

Ненависть черной печатью на пепле души Александры Николаевны Машевской, урожденной Еремеенко.

Род Еремеенко не древен, но славен милостью царской, верностью престолу.

Осенним утром унесла с Украины фельдъегерская тройка, по вызову царя, вольноопределяющегося англичанина Шервуда и фельдфебеля хохла Еремеенко.

В кабинете императора, поедая его светлыми британскими глазами, обстоятельно и точно рассказал Шервуд о заговоре, назвал фамилии, места сборищ.

Склонив лысую голову, слушал Благословенный, и вдруг сумасшедшей судорогой, как у удавленного отца, скосоротилось лицо, побелели глаза.

Сжав тонкую шею англичанина пальцами, захрипел:

— Иуда! Христопродавец! Сколько серебреников хочешь, негодяй?

Налилось синью лицо Шервуда, и быть бы беде, да выручил хитрый хохол Еремеенко. Бухнулся в ноги Александру:

— Ваше величество! Царь пресветлый! Як же ж? Чи можно ровнять? Юда царя небесного загубив за гроши, а мы ж царя земного задарма, вид широкого серця, спасаемо. Никаких грошей нам не треба, ангел ты ж наш.

Отпустив горло Шервуда, усмехнулся император, сказал:

— Пошли вон, прохвосты!

Но приказал произвести в офицерские чины и Шервуда и Еремеенко.

От хитрого Иуды, что спас царя земного, начался генеральский род Еремеенко. И последний генерал в хитрого прадеда вышел, выслужил генеральский чин по интендантству. В германскую войну награбил крутой хохлатской сметкой, а еще пуще у Деникина. Свое же обмундирование, что англичане слали, из-под руки красным вагонами продавал. Но деньги впрок не пошли. В налете на Екатеринодар выпростали буденновцы последнему Иуде живот и набили вместо кишок английскими обмотками.

Остались от рода две дочери: Саночка и Диночка.

У Саночки в документах жалованная грамота прадедовская припрятана да кольцо с солитером. А Диночка в Париже.

А еще гордость последняя у Александры Николаевны — ватер в питерской квартире, в старинном доме.

Ватер как ватер, чашка только особая, прозрачного фарфора, в золотых лилиях. Точь-в-точь как в личной уборной великомученицы государыни. Всех приходящих подруг ведет Александра Николаевна в ватер.

— Вот, вот, дорогая! Совершенно такая же! Нет, вы в середину взгляните!

В злых белесых глазах урожденной Еремеенко слезы.

Покажет чашку и за ручку непременно дернет. Весело прошумит вода, вздохнет горько подруга о дорогом невозвратном, и легче станет на сердце у Александры Николаевны.

Все отняли большевики, а чашки вот этой, последнего утешения, не возьмут.

Диночка пишет:

«Жизнь бьет ключом. Сумасшедший водоворот. Я совершенно завертелась в балах, раутах, концертах. Знаешь, — мы, русские девушки хороших фамилий, имеем колоссальный успех у французиков. За мной, не отходя, увиваются двое. Морской атташе из Лондона, — он сейчас в отпуску, — виконт д’Аржантей, пикантный брюнетик, но он очень легкомыслен и, говорят, кругом в долгах. Мне больше нравится другой — маркиз Паризо де ля Валетт. Летчик, блондин. Совсем голову потерял, ходит по пятам и умоляет назначить день свадьбы. Но я его еще поманежу. Ах, на днях мы танцевали фокстрот в бассейне у барона Нельи. В одних купальных костюмах. Это было восхитительно непристойно. Я всю ночь не могла уснуть от возбуждения. Кстати, как тебе нравится то манто, которое я прислала?.. Такое точно у мадам Бриан, а она первая здесь модница…»

Дальше на трех страницах подробные описания Диночкиных туалетов, с вырезками из модных журналов, из великосветской хроники «Matin».

Когда Александра Николаевна дочитывает, худое, изжелта-серое длинное лицо ее покрывается красными пятнами, глаза блестят.

Нос вытягивается лезвием над бледной черточкой змеиных губ.

— Боже, какая счастливица Диночка!

Правды Александре Николаевне никогда не узнать. Из гордости, из самолюбия никогда не напишет Диночка правды.

А правда — вот она.

Вонючий угол Парижа, седьмой этаж, мансардная конура без окон, соломенный мешок на полу. Вырезки из журналов и газет дает Диночке вислогрудая консьержка, которой Диночка ежедневно раздувает сырой торф в камине — у консьержки слабые легкие.

Деньги на жизнь зарабатываются в ночном притоне для иностранной сволочи, где — под именем русской графини Пугачевой — танцует Диночка танец лесбийской гетеры. О нем лучше не говорить, об этом танце.

Манто, посланное Александре Николаевне, добыто ценой ночи с квадратно-подбородочным чикагским свинобоем, который деловито мял до утра Диночкино хрупкое тело, точно желая убедиться, все ли у русской графини устроено так же, как у любой крепкоспинной девки со свиной фермы.

Помяв, утром бросил на столик в номере, не считая, пачку банкнотов и, не простившись даже, ушел.

Тяжело достаются Диночке подарки сестре, но еще много будет американцев, бразильцев, филиппинцев, даже негров, потому что никогда Диночка Еремеенко не напишет сестре правды о себе.

А Александра Николаевна, отложив письмо, думает:

«В этот раз нужно попросить Диночку прислать дюжины две шелковых чулок, концертную накидку и браслетик платиновый с радиоприемником на лодыжку, тот самый, что я видела в журнале. Это будет великолепно. Такого ни у кого еще нет. Я буду первая».