Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

— Да вы поймите, что мне нужно в военкомат, дело уладить. У меня команда с голоду дохнет.

— Это не входит в мою компетенцию. На полустанке настоитесь… Дней восемь проманежим. Можете остаться и потом догнать, или с полустанка приедете первым встречным… Давай отправление!

Заверещал свисток. Визгнули тормоза. Эшелон качнулся и поплыл мимо вокзала.

Завихляев на богу вскочил в теплушку.

— Куда завозят?

— На полустанок, черти их дери! Приказ: по причине загруженности путей не оставлять эшелоны на вокзале!

— А как же с военкоматом?

— С полустанка поеду назад…

— Так!..

……………………………………………

Утром Завихляев ввалился на тормозную площадку встречного воинского и приехал в город.

В военкомате военком выслушал и нахмурился.

— Ваш комиссар безголовый идиот! О чем он думал? Разве ж можно выкидывать такие штуки? Я сам ничего не могу сделать… Нужно послать телеграмму в Реввоенсовет армии, чтоб он подтвердил командировку. У вас деньги есть?

— Какие там деньги, товарищ военком! Все прожрали. Двое уже сбежали по дороге. Остальные еле держатся.

— Да… Дурацкая штука, — сказал, задумчиво смотря в окно, комиссар, — но знаю просто, что делать… По правилу я должен был бы задержать вас, как неправильно командированных.

Завихляев дернулся на стуле.

— Но я понимаю, что вы ни при чем… Пошлю телеграмму… Подождите недельку.

— Товарищ военком!.. Как же недельку? Есть ведь нечего!

— Пока я выдам вам на свою ответственность недельный паек… Вам лично!

— А ребятам?

— Поймите, товарищ, — я не могу нарушить закона.

— Ах ты ж беда! — растерянно сказал Завихляев.

— Вот, пройдите в продчасть, по этой записке вам выдадут. Телеграмму сейчас пошлем.

Завихляев вышел придавленный. Получил в цейхгаузе тощий паек, сложил в мешок и направился на вокзал.

Шел, опустив голову, и на повороте улицы налетел на быстро идущего красноармейца. От удара выронил мешок. Взглянул на встречного.

— Завихляев!.. Ты ли это? Вот так негаданно!

— Тулищев!..

Завихляев взволнованно мял огромную в кожаной варежке руку Тулищева.

Десять лет проработали рядом в токарном цехе.

— Ты откуда?

— Да вот с авиабазой в Сибирь катим, — разухабисто сказал Тулищев. От него пахло спиртом, и он пошатывался. — У нас, брат, моторного спирту… А ты зачем?

— Машину везу в Москву. Ты с Ижевского давно?

— Месяца два. А что?

— Да хотел спросить, что с моими? Полгода почитай писем не было. Бросало нас по всей Сибири, где ж тут почте угоняться!

— Хы… Чудак! Каюк машина, — прищелкнул пальцами с той же пьяной веселостью Тулищев.

— Что, что?.. — прохрипел Завихляев, хватая его за руку.

— Каюк, по-немецки — капут кранкен… Мы, брат, тоже ученые… — Тулищев уцепился за плечо Завихляева, посмотрел на него мутными зрачками. — Ирина твоя скапутилась… Четвертый месяц. Ей-право!

Завихляев качнулся, схватил полушубок Тулищева.

— А ребята? — спросил он чуть слышно.

— Да ты чего?.. Ребят-то в детский дом взяли, пока вернешься. Чижика там поют… ко-лле-к-тивно… Я своих туда ж смотал… Теперь гуляй душа!..

Он икнул. Завихляев вздрогнул от отвращения.

— С чего померла Ирина? — спросил он, подымая мешок.

— Тифом… Дело обыкновенное… Человек большой — вша малая…

— Ну, прощай!

— Куда ж ты? Валим, брат, к нам, вспрыснем покойницу.

— Пошел к черту… Мразь пьяная! — крикнул Завихляев и быстро зашагал прочь.

Шел к вокзалу согнувшись, хотя мешок с пайком был совсем легок.

На вокзале узнал, что до послезавтра в сторону полустанка поездов не будет.

Решил не ждать.

«Двадцать верст к вечеру одолею, а то ребята подумают невесть что».

Шел лесом вдоль рельс, смотрел вдаль опустевшими глазами.

Пройдя десятую версту, вышел на прогалину. У путей высился пригорок, груда запасного балласта. Залез на верхушку, снял шапку, вытер вспотевший лоб и часа полтора просидел неподвижно, сжимая и разжимая челюсти, отчего на скулах вздувались тяжелые желваки.

Дико каркнула над головой пролетная ворона. Он надел шапку, зашагал по полотну. К вечеру пришел на полустанок, нашел теплушку. Дверь была защелкнута изнутри. Постучал.

— Кто там? — проскрипел ржавый голос Евстратыча.

— Отвори, дядя! Я! Завихляев!

— Товарищ Завихляев! Ах, мила-ай, — ахнул старик, отодвигая дверь, — чего стряслось-то. Ушли все ребята!

— А машина? Машина… цела?

— Машине твоей что деется? Целехонька!

— Куда ж они ушли? — спросил, вздохнув, Завихляев, — в город, что ли?

— Зачем в город, мила-ай? Шел тут эшелон встречный, с им комиссия кака ехала лошадиная. Ну наши ребята с ихними погуторили, узнали, что комиссии требоваются добровольцы в охрану. Забрали винтовки, вешши и ушли. «Кланяйся, грят, Завихляеву. Пущай со своей машиной целуется, а нам очертело». И уехали…

— Стервы, — скрипнул зубами Завихляев, — а ты что ж остался, хрыч?

— А мне чего уходить? Мой век теперь недолгий. С машиной подохнуть али без машины — все одно.

Завихляев отошел от двери. Подошел к соседней теплушке, опять прижался щекой к дереву. Снова показалось, что слышит еле уловимое содрогание.

Топнул ногой, отошел, залез в теплушку, бросил Евстратычу мешок.

— Ешь, хрыч, паек достал!

— А ты, родимец?

— Не хочу. Нездоровится что-то.

Залез на нары и под жадное беззубое чавканье Евстратыча мутно и тяжело уснул.

Ночью под эшелон подали случайный паровоз, и он заскрипел дальше, не дождавшись ответной телеграммы.

Третий месяц уже ползли по стальным нитям, перецепляясь от эшелона к эшелону, перебрасываясь с линии па линию, прокатываясь под гулкими сводами мутноглазых, покрытых коростой разрухи вокзалов теплушки: «3б. 213 437» и вторая, в которой томились Завихляев и Евстратыч.

Везде и всюду, всякими правдами и неправдами, просьбами и угрозами, проталкивал Завихляев драгоценный груз.

Похудевшее лицо стало совсем острым, болезненно горели в потемневших орбитах упорные, коловшиеся глаза.

В каждом городе, шатаясь от слабости, во время стоянок обегал Завихляев военные, партийные и советские учреждения, совал всюду свои документы, убеждал, просил, требовал.

Кое-где выгоняли, кое-где выслушивали.

В иных местах злились, в иных смеялись; и там, где смеялись. Завихляеву удавалось обычно выпрашивать для себя и Евстратыча какие-то пайковые подачки: хлеб, жесткую, дощатую воблу, сахар.

Завихляев давно продал свои сапоги, куртку, шинель, гимнастерку. Ходил в туфлях из телячьей кожи, — шерстью наружу, — которые добыл по дороге в обмен на горсточку пороху, выковырянную из патронов.

Мужик подержал бумажный пакетик с порохом на ладони, с сожалением сказал:

— Не стоит оно туфлей-то!.. Ну, осподь с тобою! Видать, извелся, паря. А нам порох для охоты во как нужон! Волку развелось тьма.