Сергей Лисицкий - Этажи села Починки

Прошло еще полтора месяца с тех пор, когда она получила письмо-весточку через курсанта, и вот наконец явился и сам штурман. Привез он Наталье дорогие подарки, засушенного, покрытого красным лаком кальмара на капроновой сетке, коралловые, с причудливыми узорами цветы моря и кучу самых интересных приключений, какие случаются в море во время плавания и о которых штурман умел-таки толково рассказывать.

Вновь они стали встречаться то у подруги сестры, то в кафе, то в парке. Шло время. Штурман сделал ей предложение. На него она ответила положительно и не только с готовностью, но даже с какой-то поспешностью. Хотя в глубине души и теплилось какое-то смутное чувство надежды на что-то необъяснимое и ей не очень-то хотелось так быстро решаться на этот шаг, но ее будто кто-то толкал к этому в те дни.

Ровно через две недели к Баскакову заявилась его бывшая жена. И хотя штурман доказывал, что он давно с ней разведен, потрясая перед Натальей своим паспортом, — Наталья не могла, она не умела простить того, что тот скрыл от нее свою первую женитьбу. Тот же час она собрала свои вещи в чемодан и ушла не простившись.

С тех пор, с тех самых горестных для нее дней, Илюхина вся ушла в себя. Она почти нигде не появлялась на людях, работала и усиленно готовилась к поступлению в медицинский институт. Вечера проводила в городской библиотеке, перечитывала литературу, что так или иначе касалась вопросов здравоохранения, а потом просто стала читать все подряд. Так прошел год.

Штурман не унимался, он стал преследовать ее все настойчивее и настойчивее. И тогда она решила уехать в соседний город. Помог ей в этом муж сестры, который занимал в облисполкоме немалую административную должность. Баскакову было объявлено, что Наталья уехала в Россию, как называют на востоке западно-европейскую часть нашей страны.

Прошло несколько лет. Наталья все чаще думала о родительском доме, о матери и почему-то о Митрии, хотя старалась вычеркнуть из сердца своего память о нем. Из нечастых скупых писем из дома она знала, что живет он хорошо, растут у него дети, и ей почему-то страшно хотелось встретиться хотя бы на несколько минут с ним самим, увидеть его дочь и особенно младшего, мальчишку.

Шло время. Однажды она получила письмо, при взгляде на которое у нее замерло сердце. Письмо было от матери, но почерк, который она изучила и знала до мельчайших закорючек, был на этот раз не ее. «Что-то случилось», — лихорадочно выстукивало ее сердце. Дрожащими руками разорвала она конверт, вынула свернутый вчетверо листок из ученической тетради в косую линейку и прочла следующее:

«Здравствуй, моя родная доченька. И пишу тебе письмо после третиво дня, как приключилась со мною паралич. Рука онемела моя и чуть шевелится, а ногами я и подавно хожу плохо. А тут еще забываться стала. А вчерась думала, что курей покормила, а они ходют по двору голодные и головы повесили, и так жалко мне их стало, а встать не могу — разболелась. Добро, Агнюша соседка наша зашла, вот и письмо тебе пишем вместе. Приезжай милая доченька домой. Я тебе и платок пуховый заказала, а носки сама связала. А погода у нас все дни солнышко, как по весне. Слышно, позапрошлое воскресенье Киреева невестка тройню родила. Вот чудо-то великое. В Починках у нас отроду такого не бывало. Три мальчика и один другого меньше, Агнюша была и все видела своими глазами.

Приезжай ты моя милая доченька, буду ждать тебя денно и ночно. А уж Ласочка-кошка наша умывается-то, умывается. Вот и сейчас сидит на скамье лапкой охорашивается…»

Далее шли многочисленные поклоны от родственников, знакомых и просто соседей, которыми так богаты были всегда материнские письма.

В тот же день Наталья стала собираться в дорогу, и через неделю была в родительском доме.

Сегодня Наталья проснулась раньше обыкновенного, прислушалась к, знакомому утробному гулу и потрескиванию топившейся печи, не одеваясь, выглянула из горенки на кухню. У загнетки, наклонившись, стояла мать, поправляя ухватом горящие головешки. Пламя отсвечивало на стареньком материнском сарафане, играло красными бликами на ее старом морщинистом лице. Пахло свежим хлебом, поджаренным луком и еще чем-то таким издавна привычным и знакомым, что у Натальи закружилась голова.

На какое-то мгновенье ей показалось, что и эту гудящую печь, стреляющую сырыми дровами, и свет, играющий на материнском лице, и густой запах хлеба с луком — все это она вот так же, когда-то давно, в далеком детстве слышала, видела, ощущала. Именно вот так же как и сейчас.

Она повернулась, сняла с гвоздика халат и накинула его на плечи. И то самое ощущение, которое она только что испытывала, исчезло. Так же гудела и стреляла печь, и свет от ее пламени играл на согнутой фигуре матери, и запах щекотал ноздри и слегка кружил голову, но все это было по-другому, иначе, чем минуту назад. Наталья улыбнулась. С нею часто бывает так, когда вдруг на какое-то мгновенье она, словно в машине времени, переносится на много лет назад, а потом тут же возвращается.

— Встала, доченька. Умывайся…

— Я сама, — опередила Наталья матушку, которая было захлопотала возле умывальника.

Она зачерпнула два ковша воды, вылила их в медный рукомойник и стала плескаться.

— Ах и водичка! Хороша!..

— Водица добрая, — согласилась мать, тепло поглядывая на умывающуюся дочь. — Завтрак давно готов, вареники нынче я сготовила.

Старушка подставила левой рукой под ухват небольшой деревянный каток, ловко подцепила чугунок и вытащила его на загнетку, стала заправлять борщ. Когда она начала вынимать картошку и класть ее в сковородку, шипящую растопленным маслом, Наталья не удержалась:

— Ма, картошечку!

— А-а, — ласково протянула мать. Она отложила две самые лучшие дымящиеся картофелины на блюдечко, а те остальные, в сковородке стала мять деревянной мутовкой.

Наталья тут же подсела к столу и стала есть картошку, макая ее в соль. С детства любила она вот такую вынутую из борща или щей картошку, которая всегда была особенно вкусной.

Потом они завтракали. Сидели молча. Наталья думала о матери, о том, что ее теперь одну оставлять нельзя. Хотя после паралича руку немного и отпустило, все же старушка часто жаловалась на кисть руки: немеет, да и приноравливалась она все больше действовать левой. А тут еще с памятью что-то творится неладное. Месяца два тому назад заметила Наталья, как мать, вырвав из старого учебника несколько страниц, старательно стала щипать бумагу на мелкие клочки, которые бросала в чайник. «Что ты делаешь?» — спросила Наталья. Мать ничего не ответила, только как-то вроде виновато, каким-то отсутствующим взглядом посмотрела на дочь. «Что это ты?» — повторила та вопрос. «А я чай заваривать хочу». И опять посмотрела на Наталью так, что та вздрогнула. Взглянула вроде в глаза, а взгляд прошел где-то стороной, мимо. Было это один раз, потом все, кажется, прошло.