Сергей Лисицкий - Этажи села Починки

— Ладно, вот тебе пока другой, а завтра сделаю.

Он достал большой нож-складенец из кармана брюк — подал его жене, а сам взял лопату и стал подкапывать розовые, почти в кулак величиной картофелины.

Заходящее солнце уже почти не грело, но все же веселило. К тому же работы оставалось мало, неубранной оставалась, одна низина, где ровными рядами лежали лысые головы капусты, курчавились поздние побеги помидоров, под желтой листвой которых висели красные продолговатые и круглые, словно голубиные яйца, плоды, последние, осенние.

Смирин так увлекся работой, что и не заметил, как начало смеркаться. Вот уже прошли мимо доярки с фермы, курили и громко разговаривали трактористы, возвращаясь домой.

— Кончай, Митрий, — кричали они через дорогу, — а то и поужинать не успеешь…

— Успеется, — отвечала за мужа Марина.

Поздно вечером, когда уже совсем стемнело, вернулись Смирины с огорода домой. Чтобы не идти впустую, оба нагрузили мешки со свеклой и картофелем, шли долго, тяжело. Во дворе, у стойла, пахнущего пыреем и молочаем, стояла недоеная корова. Она повернула рогатую, с белыми пятнами на коричневом лбу, голову — жалобно промычала, переступая ногами.

— Зорянка, Зорянка, — ласково позвала ее хозяйка. — Счас, милая, счас.

Митрий зашел в дом, включил свет. Заглянул в полутемную горницу. На кровати и диване спали ребятишки — десятилетняя Лена и шестилетний Дениска. «Убегались за день», — подумал отец и прикрыл дверь.

Где-то, то ли у порога, то ли в сенцах, мирно трещал сверчок. Вокруг абажура, проснувшись, летала крупная муха, назойливо жужжала, билась о стекло. Смирин взял висевшее на гвоздике возле умывальника полотенце, махнул им в воздухе у самой лампочки — промахнулся.

— У-у, черт!..

Махнул еще раз, и та, оборвав жужжание, упала на пол.

В сенцах хозяйка процеживала удой. Гулко хлопала эмалированная крышка ведра, в полуоткрытую комнату тянуло парным молоком.

Сели ужинать. Митрий вяло ковырял вилкой в сковородке, вздыхал, как будто чего-то выжидал.

— Ешь, ешь, — разрезая малосольный огурец, сказала Марина.

— Голова чтой-то, с усталости, видно, — перевел он с нее взгляд на буфет, стоявший в углу комнаты. — Плесни полстаканчика…

Жена заворчала, но все же встала из-за стола, вынула бутылку с кукурузным черенком вместо пробки.

Смирин выпил, крякнул и стал есть. А когда Марина вышла в сенцы за квасом — поспешно, по-воровски, налил полстакана и, кося глазом на дверь, выпил еще и остался доволен тем, что она не увидела его проделки.

— Идем, — оказала она тоном, каким говорят люди об известном лишь одним им.

— Идем, — ответил послушно Митрий, вставая из-за стола и потягиваясь.

Они вышли во двор, закрыли избу.

Стояла такая темь, что Смирин едва нащупал мешки, лежавшие на дровах возле сарая. На ощупь вышли задами в огород. Говорили шепотом.

— Правее надо.

— Нет, — возражал тоже шепотом он, — правее огород Лукиных, а прямо в аккурат выйдем на участок второй бригады.

Шли долго. Митрий и сам уже стал сомневаться: верным ли путем они шли. Впереди должна была бы быть канава, а ее все не было. Не могли же ее обойти?..

— Я говорила, вправо надо…

— Вправо, вправо, — передразнил он, едва различая на жене, стоящей рядом, белый платок. «А может, действительно вправо?» — подумал он, держась чуть правее.

Роса уже упала на траву, и ноги стали быстро намокать.

«Ага, вот тут — ветла…»

Но ветлы не было, зато Смирин чуть не свалился в канаву, которой, по его расчетам, здесь не должно быть.

Он прилег на землю, надеясь разглядеть какие-либо ориентиры. Куда там… Осенняя ночь, словно вылитый деготь: все было черно. Без единой звездочки черное небо, такая же земля, даже воздух, казалось, был наполнен этим беспросветным, тягучим, как деготь, мраком.

— Перейдем канаву, и должны быть бурты, — шепнул он.

Перешли, но буртов не было. Несколько минут ходили, брали то вправо, то влево. Марина начала терять терпение:

— Черт сивушный, нажрался…

И тут угодила прямо в бурт. Облегченно вздохнула. Обрадовался и Митрий: наконец-то…

Еще с утра Митрий приметил этот бурт, что остался после уборки свеклы. Лежал он в десятке метров от огорода за дорогой в низине. В спешке, видимо, не заметили его. Не возьми его Митрий, кто-нибудь заберет все равно ведь…

Смирин прислушался — нет ли кого поблизости, потянул носом воздух, смотреть было бесполезно. Потом они торопливо накладывали в большие крапивные мешки свеклу.

— Хороша, — шепотом похвалила она.

Он держал мешок, поворачиваясь и прислушиваясь. Вдали глухо затявкала собака: «Лукиных лайка». Он мысленно определил свое подворье, оно должно быть чуть левее, откуда слышался лай.

— Поддай.

Смирин помог Марине взвалить на спину мешок. Пожалел, что не весь бурт вошел в мешки, и, два раза уронив свою ношу, наконец изловчился и, тоже забросив на спину, зашагал, пригибаясь, по направлению, которое мысленно наметил.

Вышли они почти точно, на соседский огород. И дошли до дома, как показалось обоим, быстро. Мешки оставили у входа в сарай. И Смирин, уставший, но довольный тем, что вылазка закончилась удачно, лег спать.

Рано утром он собирался на работу. Обул сапоги, выпил кружку квасу. Вошла жена, держа в руках белый кочан капусты, который она только что срезала на огороде. На нем ртутью дрожали крупные капли росы, падали на клеенку. Кочан свежо поскрипывал в ее руках.

— Бурт у нас кто-то убрал, — сообщила она мужу новость.

— Как? — не разобрал Митрий.

— Бурт, говорю, кто-то забрал с огорода…

Смирин опешил: как это так? Отродясь не бывало, чтобы в их краях случалось такое. Разве ребятишки когда залезут в сад или огород. Так это не в счет… С досады он стал закуривать, ломая спички… Не верилось.

Потом подошел к мешкам, ставшим теперь ненавистными, рывком вывалил на землю содержимое из одного: «Ты стараешься, ночей не спишь, а в это время у тебя самого тащат…» Перевернул вниз завязкой другой. С гулким шумом сыпались, падая на землю, клубни. И тут вдруг он увидел черенок от ножа, который заблестел медным колечком на солнце.

Митрий побагровел. На его лице выражение недоумения сменилось гримасой досады.

— Тьфу… — выругался он. Глаза его позеленели. «Сам у себя, выходит, стащил…»

Он плюнул перед собой в землю и, не повернувшись, зашагал на бригаду. «Что-то давненько не было Федора», — подумалось ему.

Весть о том, что колхоз «Красный Октябрь» укрупняется и в него вливаются еще два небольших колхоза: «Имени Ворошилова» и «Дочь революции», а Починки переходят в совхоз «Рассвет», облетела село с быстротой ветра.

«Вона какая теперь артель, — рассуждали мужики на бригаде, — от Будаева до Коврева четырнадцать верст, и все один колхоз».