Вадим Пеунов - Без права на помилование

Саня замолчал. Сидел ссутулившийся, съежившийся, словно бы весь высох, стал меньше ростом.

— Значит, не в пивном баре «Дубок», а в ресторане, — заметил Иван Иванович, думая о том, что нередко беда начинается с маленькой лжи, с желания выглядеть лучше, чем ты есть, жить «как все», даже если тебе это не по средствам, получать больше, отдавать меньше. — Когда у тебя возникла мысль, что это Григорий Ходан?

— Не сразу. Я все думал и думал об этом рыжебородом... Он устал. От жизни, что ли. Улыбается, а глаза мертвые. Славку спросил: «Что за тип и чего ради он расщедрился на обед в ресторане?» Славка отвечает: «Хороший человек. Я в Харькове в командировке был, ну и подзалетел по пьяному делу. А он меня выручил. В министерстве работает. Обещает, если демобилизуюсь, устроить на приличную работу, чтобы не пыльно и денежно». Я поинтересовался: «Чего он в тебя такой влюбленный? Ты ведь не красна девица, и на твою жену, надеюсь, он тоже видов не имеет». Славка, дурачась, пропел: «Наши жены — ружья заряжены». Я начал догадываться: тут все связано со Славкиной службой, все-таки оружейник. Может любую запчасть к любому пистолету достать, даже к иностранному. Он как-то хвастался: мол, хочешь, подарю тебе «вальтер» — в кулаке умещается. Тогда я Славку оставил — дескать, надо отпроситься у Генералова, дня на два академик отпустит. А сам — в исторический музей. Никаких резных наличников народного умельца Филиппа Авдеевича Ходана там нет. О таком мастере из Карпова Хутора никто даже не слыхал. И вообще отдела прикладного искусства у них нет. Я и докумекался, что рыжебородый хорошо знал деда Авдеича, видел его резьбу по дереву. Дед Авдеич умер лет пятнадцать тому назад, уже десять лет, как снесли Карпов Хутор. А рыжебородый все так хорошо помнит. Ну, меня и осенило.

Ивану Ивановичу оставалось ругать только самого себя. Не поверил сыну, когда тот, взволнованный и расстроенный, признался: «Видел Григория Ходана...» Погряз в своих неудачах и заботах, захлопнул сердце перед сыном. Не сумел вызвать его на откровенность. И таким уж фантастическим все представлялось: Саня никогда в жизни не видел Григория Ходана, а тут какая-то мимолетная встреча в пивной с человеком, который упорно смотрел ему в спину... Мистика!

А оказывается, все гораздо проще.

— Ну что ж, Саня... быть тебе свидетелем обвинения, — произнес Иван Иванович. — Не знаю, как насчет версии «Григорий Ходан», но в ограблении мебельного магазина принимал участие бородач по кличке Папа Юля. Дошлый мужик, я бы даже сказал, совсем не дурак, столько людей опутал, а сам ухитрился исчезнуть и двоих дружков укрыть от розыска. Поэтому твой рыжебородый меня заинтересовал.

— А как же со Славкой? С автоматом... — не сдержался Саня.

— Ума не приложу, — признался Иван Иванович. — Лучше всего Славке явиться с повинной, то есть вернуть автомат на место и во всем чистосердечно признаться.

— А что ему будет?

— Трибунал, Саня. Военный трибунал. А вот какую меру наказания изберут... — Иван Иванович развел руками. — Недавно мне довелось держать в руках старое уголовное дело. После гражданской войны по Донбассу гуляли разные банды. Одной из них руководил Саур. Ну, само собою, не тот, в честь которого насыпан курган Саур-Могила. Награбленное он обычно сбывал корчмарю в шахтерском поселке близ Юзовки. А в трудную минуту пришел его грабить. Но корчмарь не дурак, золото при себе не держал. Саур решил доведаться, где оно спрятано. Бандиты зверски замучили корчмаря вместе с женой и дочерями. Но подоспела милиция, и банда была почти полностью истреблена. Уйти сумели двое: один из них, паренек лет пятнадцати, адъютант на побегушках при Сауре, тоже кровушки пролил немало. Нашелся он почти через полвека: видный хирург, в годы войны сотням людей спас жизнь. Как с таким человеком поступить? Преступление он совершил глупым мальчишкой, клюнул на анархические лозунги о сверхсвободе. Все сорок с лишним лет мучила совесть, все сорок лет ему казалось, что вот-вот подойдут и спросят: «А вы знали некоего Саура?» И он явился с повинной... Полковник медицинской службы, грудь — в орденах... Казалось бы, за сроком давности надо все вычеркнуть из памяти, но убитые безвинно, жертвы террора и бандитизма всегда взывают к отмщению. Жизнь человека — это самое важное и святое, что есть у нас... Словом, состоялся суд. Обвинял государственный обвинитель — прокурор, защищали общественные защитники — врачи, с которыми работал полковник, раненые, которым он спас жизнь...

— Ну и...? — в нетерпении спросил Саня.

— Суд учел и то, что преступление было совершено несовершеннолетним, и его чистосердечное раскаяние, и заслуги перед страной, и давность сроков... Общественное порицание... У Славки — все иначе... Единственным смягчающим вину обстоятельством может быть лишь явка с повинной.

— Так давай поможем ему! Он с полуслова поймет ситуацию и раскается! — горячо заверял Саня.

Хотелось, очень хотелось помочь прапорщику Сирко, беспутному сыну своего друга и наставника, который давал Ивану Ивановичу рекомендацию в партию. Хотя бы ради того, чтоб позволить заслуженному человеку спокойно умереть. Но было и другое: Иван Иванович чувствовал себя в ответе за то, что произошло. Рос-то парень на глазах у Ивана Ивановича. И должен был милиционер Орач увидеть, предугадать, какой фортель «выкинет» Славка. Не предугадал. Не предусмотрел. А если честно: то просто не думал о таком. И Саню не научил. Не сумел передать ему свой социальный опыт.

— Поехали в управление, — решил Иван Иванович. — Попробую разыскать Евгения Павловича, посоветуемся. К тому же надо срочно дать художнику материал для описательного портрета... Рыжебородый — преступник, и его необходимо найти, пока он не подался в бега.

— А как же Славка? — стоял на своем Саня.

— Есть официальная ориентировка: военный следователь сообщил, что из части исчез автомат, подозревают прапорщика Сирко. Вот и причина для встречи с отбывающим наказание на гауптвахте.

Саня поднялся с лавки и поплелся следом за отцом к троллейбусной остановке.

Дежурный сообщил, что полковник Строкун еще не вернулся с происшествия.

Иван Иванович зашел с Саней в кабинет и привычным движением переставил с тумбочки к себе поближе телефон. Надо было разыскать художника, который бы по описанию Сани набросал портрет рыжебородого — не каждый, даже хороший портретист, способен сделать рисунок живого человека по словесному описанию, добиться реальной схожести. В этом отношении был один, можно сказать, виртуоз оригинального жанра, член Союза художников по фамилии Пленный и по имени Тарас Григорьевич. Надежный человек, прошел фронт, побывал в фашистском плену, узник Маутхаузена. У него были свои счеты с мерзостью.