Николай Кузаков - Красная волчица

Димка в тулупе из оленьих шкур шел за последней подводой. После скитаний по тайге его все радовало. На реке с ее прибрежными лугами казалось просторно и светло. От этого дышалось легко и свободно. Шумное движение обоза будоражило кровь. В Димке невольно пробуждалась тяга предков к кочевкам. Перед глазами вставали одна за другой картины: то одинокие стойбища эвенков среди угрюмых гор, то медленно ползущие обозы полуголодных первых русских переселенцев, то партизанские отряды, лихо мчащиеся среди снежных вихрей. И Димку звала с собой эта дорога, сулила что-то новое, неизведанное.

Обоз остановился. Шум немного стих. «Что там?» — сходя с дороги на целик, подумал Димка. От первой подводы донесся хриповатый голос Серафима Антоновича:

— Но, но-о-о, шевелись…

И снова заскрипели полозья, качнулось туманное облако и поплыло вперед. На снегу кое-где виднелись следы сохатых и оленей; в прибрежных кустах к припаю набегали горностаи. Димка по следам определял поведение лесных обитателей. Теперь это стало привычкой, без которой ни один охотник не обходился.

Дорога миновала длинный плес и круто повернула к пологому берегу. Здесь она поднималась на залавок и исчезала в лесу. Обоз остановился. Димка сбросил тулуп и, оставшись в легкой парке, побежал к головной лошади. Серафим Антонович сидел на отводе розвальней и курил. Тут же были Андрейка и Вадим. В этом месте река делала огромную петлю.

— Может, по реке пойдем? — Серафим Антонович поднял взгляд на парней.

— Да ты что, отец? — удивился Вадим, — По реке больше тридцати километров, а через хребет — три.

— Да и по целику далеко не уйдешь, — заметил Андрейка. — А тут дорога.

— На той стороне к реке спуск крутой.

— Перед Карском тоже по лесу пойдем. Там около ста километров, — подсказал Димка.

— Это верно. Подъедем к спуску, остановлюсь, — Серафим Антонович посмотрел на уходящую в лес дорогу. — Вы подойдете. Коней по одному будем сводить к реке.

Серафим Антонович понукнул лошадь. Качнув воз оглоблями из стороны в сторону, она поднялась по склону и скрылась в лесу. Парни, покрикивая, пускали одну лошадь за другой.

Димка с реки поднялся последним. В лесу было сумрачно. Шум от обоза (стук копыт о валежины, потрескивание дуг, удары дровней о стволы деревьев, покрикивания возчиков) разносился далеко по лесу. Перевал миновали благополучно. Перед спуском к реке обоз остановился. Димка пробрался к головному коню. Здесь дорога с бора падала вниз, у толстой сосны круто поворачивала влево и сбегала к реке.

Первую лошадь повел Серафим Антонович. Он держал ее под уздцы. На лошадь накатывались груженые сани, толкали ее. Лошадь, упираясь передними ногами, юзом ехала на задних, мотала головой, стараясь вырвать повод из сильных рук возчика. Димка с тревогой посматривал, как они спускались.

Больше половины лошадей спустили благополучно. Но Вадим не удержал молодого коня. Тот рванулся, зацепил оглоблей за сосну, дуга лопнула, а конь, вздыбившись, завис у дерева. Кое-как выручили его. Следом стал спускать коня Димка. На спуске ослабил повод. Конь рванулся. Сани возле сосны бросило в сторону. С треском переломилась оглобля. Димка взял топор и побрел искать сухую листвянку.

Изрядно намучившись, спустили лошадей на реку, проверили упряжки и снова двинулись в путь. Над рекой ярко горели звезды. На берегах сплошной стеной стоял лес. Димка шел и видел перед собой только сани и круп лошади. Лишь теперь на реке, остыв, Димка почувствовал во всем теле усталость. Его потянуло ко сну. Он не заметил, как задремал, споткнувшись, схватился за сани.

На Громовой полустанок приехали поздно вечером. Распрягли лошадей и поставили на выстойку.

— Вадим, затопляй печку, — отдавал указания Серафим Антонович. — А ты, Андрей, иди к реке, сделай прорубь, поить лошадей надо будет. И принеси воды для чая. Дима, наруби супу [37] Когда мужики идут в извоз, им на дорогу варят суп и морозят кругами. Остается лишь распилить его и довести до кипения. (Примеч. автора.) и поставь в кастрюле на печку. Да смотри, чтобы не пригорел. Хлеб занеси таять.

Вскоре в натопленном зимовье возчики ужинали.

— Ну и денек, — вздохнул Андрейка. — Я думал, затопчут меня кони на спуске. Один раз чуть под сани не угодил.

После ужина парни задали коням сена, занесли сушить сбрую. В зимовье густо запахло кожей и конским потом. Димка бросил на нары тулуп, лег на него, закрыл глаза к будто провалился. И не слышал, как укладывались спать остальные, как несколько раз вставал Серафим Антонович, подкидывал сено коням. Димке казалось, что он только лег, а уже послышался голос Серафима Антоновича:

— Парни, подъем!

Серафим Антонович затопил печку.

— Поднимайтесь, мужики. Ведите коней поить да задавайте овес.

Димка сел. Глаза его слипались, тело было размякшим, обессиленным.

— Папка, дай еще маленько поспать, — не поднимая головы, полусонно попросил Вадим.

— Доро′гой, на ходу доспите.

Димка с полузакрытыми глазами машинально обулся, оделся и вышел из зимовья. Месяц свалился к западу, но было светло. Димку обдало колючим холодом. Он отвязал своих пятерых лошадей и повел к проруби. Проснулся окончательно, когда насыпал им овса.

— Ах ты блудная корова, ненасытная твоя утроба, — ругался возле своих Андрейка.

Димка подошел к нему.

— Что случилось?

— Да вот Летяга повод отгрызла, — кивнул Андрейка на серую кобылицу. — Порвала мешок с овсом. Она мне еще летом всю душу вымотала.

— А ты ее на веревку привязывай, — посоветовал Димка.

— Да такую пакость и на цепи не удержишь.

— У меня такой же Воронко, — поддержал разговор Вадим. — Ушлый, как черт. Воз вести — кое-как шевелится. А на стоянке урвать еды — он первый.

Серафим Антонович помалкивал. Раньше в извоз не каждого мужика брали. Жалко ему было и сына, да что поделаешь, ни его, ни Димку с Андрейкой заменить некем.

Возчики позавтракали, запрягли лошадей, и скова обоз двинулся в путь.

На продрогшую землю март выплеснул поток теплого света. Заискрился, замерцал снег. Звонко запели чечетки и синицы. В ельнике до хрипоты каркали вороны. В борах собирались табунки косачей, проверяли токовища, бороздили снег крыльями. С крыш домов потянулся к небу легкий парок.

У Семеновны отлегла поясница. С раннего утра она гоношилась по дому. Испекла хлеба, прибралась в кути, подмела в ограде. Ятока в зале кормила Машу. Здесь повесили и зыбку.

— Мама, ты хоть на улицу-то не ходи, опять занеможешь, — уговаривала ее Ятока.

— Дай душу отвести. А то руки пристали без дела лежать.

Открылась дверь, вошла тетя Глаша.

— Вы че, девоньки, сидите-то? Обоз из города вернулся.

Ятока с Семеновной кинулись к окну. Из-за кривуна уже шли все двадцать подвод. Лошади шли ходко, торопились домой. Парни — кто сидел на возах, кто шел за санями.