Николай Кузаков - Красная волчица

— Так и не научилась доить? — спросила Мария Семеновна.

— Много раз доила. Научилась.

— Долго у подруги жила?

— Целое лето. Все ей помогала. Хорошо было. Только петух мешал. Такой злой был. Весь день бродит по ограде и караулит меня. Подбежит и давай клевать, крыльями бить.

— Вот сумасшедший.

— Совсем дурной был. Потом подружка мое платье надела. На крылечке сидит. Он подкрался и как налетит. Все лицо исцарапал. Долго думали мы, как его маленько проучить. У меня много тряпочек было. Мы ему их, на шею навязали, петух совсем сдурел, бегает по ограде, кричит. Потом прыгнул на забор, между досок голову затолкал и задушился.

— Так и сгинул?

— Девок обижать стыдно стало.

— О господи, — всплеснула руками Мария Семеновна. — Хозяйка-то не ругалась?

— Пошто ругаться? Такой варнак был, кто жалеть будет. Хозяин суп варил, нам с подружкой спасибо сказал, — Ятока разожгла самовар.

— Еще што делать, тетка Марья?

— Собак покорми.

Ятока унесла ведро. Через некоторое время вернулась вся в снегу.

— Что с тобой? — испуганно спросила Мария Семеновна.

— Малыш соскучился, — улыбнулась Ятока, — Играть ему надо. Столкнул меня в сугроб. Когда Кердолю поймали, рядом ходил, меня охранял. Все понимает, как человек. Шибко хорошая собака.

— Старик стает. Седьмая осень пошла. Надо смену растить.

Пришли Василий, Сема и Женя. Женя увидела на шее у Ятоки бусы, глаза у нее заблестели.

— Где покупала? В Госторге?

— Подарок это. В Госторге таких нет. Из города привезли.

— Мы за тобой, Ятока, пришли, — сказал Василий, — Дело есть.

— Куда пойдем? — спросила Ятока.

— К Жене. А потом на вечерку.

— Да вы хоть поешьте, — засуетилась Мария Семеновна.

— Нас Женя покормит.

Хлопнула дверь. Мария Семеновна подошла к окну. Молодежь шла по залитой солнцем улице. Василий был на голову выше всех.

Вечер. В сельсовете горит свет. За столом сидят Степан, Поморов и Дмитрий. Степан на листе бумаги что-то пишет и говорит:

— С премиями все. Теперь насчет праздника. Ты, Дмитрий, отвечаешь за соревнование на оленях. В гонках чтоб участвовали все эвенки. А ты, Михаил Викторович, отвечаешь за соревнование по стрельбе и организуешь различные игры. Вот, кажется, и все.

— Когда пушнину отправлять будем? — спросил Дмитрий.

— За два дня упакуешь?

— Если поможете.

— Бери всех комсомольцев.

— Говорят, что возле Карска банда пошаливает, — сообщил Поморов. — Кердоля со своими дружками. Одного заготовителя убили, пушнину забрали.

— Кто тебе сказал? — поднял взгляд Степан.

— С почтальоном разговаривал.

— Откуда Кердоля взялся? — удивился Дмитрий.

— Я получил письмо, — сказал Степан. — Кердоля из-под стражи бежал. Может наведаться и сюда.

— Сейчас не пойдет, — рассудил Дмитрий. — Снег по пояс. След не спрячешь. Если явится, так весной.

— А пушнину, Дмитрий, сам повезешь. И возьми с собой людей понадежней.

— Зачем?

— Ничего. Береженого бог бережет. Не что-нибудь, а золото повезешь.

Скрипнула дверь. Все подняли головы. В дверях стояла Ятока. Под мышкой у нее сверток.

— Здравствуйте, — чуть кивнула Ятока.

— Здорово, — за всех ответил Степан. — Проходи, садись.

Ятока подошла к столу.

— К тебе пришла, Степан.

— Выкладывай. У меня от товарищей секретов нет.

— Вот бумагу принесла.

Я тока подала Степану листок, исписанный карандашом.

Степан в недоумении посмотрел на Ятоку, подвернул фитиль в лампе и стал читать: «Красному партизану, председателю Матвеевского сельского Совета товарищу Воронову Степану».

Степан оторвал глаза от листка и посмотрел на Ятоку.

Она стояла какая-то присмиревшая.

«Пишет тебе гражданка свободной Советской России Ятока, — продолжал читать Степан. — Мне от отца осталось наследство — пять тысяч оленей. Но я не хочу эксплуатировать пастухов, охотников и прочих граждан. И клеймю позором паразитов трудового народа: Урукчу, Кердолю и Трофима Пименовича Воронова, по прозвищу Двухгривенный. И я, как сознательная гражданка, отдаю Советской власти и всем трудовым охотникам пять тысяч оленей. Документ подписываю собственноручно».

В конце стояло два маленьких крестика. Степан повертел листок и поднял взгляд на Ятоку.

— Кто это тебе написал?

— Вчетвером писали: я, Вася, Сема и Женя.

— А знаешь, что вы написали?

— Все знаю, разве маленькая, — обиженно ответила Ятока. — Оленей пять тысяч отдаю тебе. Зачем мне столько? Одна маета.

— А не хитришь?

— Какой непонятливый. Без шапки ходил, мозги подморозил.

Степан встал, улыбнулся.

— Маета, говоришь. Черт подери, да это же здорово, Ятока. Оленей — Советской власти… Вот тебе и Ятока. Вот тебе и шаманка!

Степан схватил в охапку Ятоку и закружил по комнате.

— Совсем дурной Степан стал, — высвободилась из его объятий Ятока. — Пойду к Наде. Жаловаться буду. Пусть тебе взбучку дает.

Все засмеялись.

— Ятока, а что я с твоими оленями делать буду? — по серьезнев, спросил Степан.

— Ты — Советская власть. Должен все знать.

Степан усмехнулся, крутнул головой.

— Должен знать. А вот не знаю. Ты — шаманка, и тоже ни черта не знаешь.

Степан выжидательно посмотрел на Ятоку. Ятока блеснула глазами.

— Я больше не шаманка.

— Что ты сказала?

— Совсем глухой.

Ятока вытащила из кармана чучело горностая — Делаки и положила на стол. Рядом положила шаманский халат, бубен и шапку.

— Скажи, Степан, всем охотникам, всем людям, я больше не шаманка.

Степан ошалело смотрел на Ятоку, на халат, на Делаки.

— Как это получается? Значит, по боку чертей?

Ятока с грустью посмотрела на чучело горностая, вздохнула и согласно кивнула.

— Куда я с твоим богом деваться буду? — взял чучело Степан.

— Можешь маленько шаманить с ним.

— Правильно, Ятока. Пусть сменит тебя, — смеялся Дмитрий.

Ятока вышла, а Степан, озадаченный, стоял с чучелом в руках.

— В каждой бабе тысяча чертей сидит, это я вам точно говорю. Попробуй угадай, что она через пять минут выкинет. А куда мне этого идола девать? Выкинуть? Да меня завтра эвенки в куски изрежут.

— Выкидывать нельзя, Степан, — заметил Дмитрий. — Узнают старики, сегодня же весь род уведут к Урукче в тундру. А он только этого и ждет. По-моему, отдать его надо старику Согдямо, и пусть с ним возится. Все равно ему теперь делать нечего.

— Халат шаманский я возьму, — сказал Поморов. — Пошлю в музей.

— А что с оленями делать будем? — спросил Степан.

— Надо коммуну создавать, — ответил Поморов.

— А как? Знаешь?

— Учиться будем.

— Легко сказать, учиться. Нашего бы комиссара сюда, — размечтался Степан.

В школе народу — ступить некуда. Хотя Степан и запретил курить, под потолком сизый дым облаком висит. Среди шапок и шалей, точно маки, красные косынки женщин-охотниц. Ятока сидит в переднем ряду с Надей. Перед ней, прямо на полу, скрестив и подобрав под себя ноги, дымит трубкой Согдямо. В дальнем углу, у окна, — Василий с Семой. У доски, за столом президиума, Степан и учитель Поморов. Справа от них, под красным знаменем, стоят два пионера.