Иван Истомин - Живун

— Брех-хня-я! — И еще раз почти крикнул: — Бр-рех-хня-я!

Но этот выкрик не удовлетворил людей. Новые укоряющие возгласы посыпались с мест:

— Ай, председатель!.. За Юган ездили?

— Как не ездили — бабы видели…

— Вперед он, следом она…

— У поленницы свиделись…

— Место подходящее…

И пошло, и пошло… Словно гнойник прорвался. Выплеснулись разом все сплетни, грязные, липкие…

И поползли…

«Скажи, как было. И отстанут все!» — будто кто-то шептал Куш-Юру. Но он сжал губы: хоть и кулацкое отродье, но девка, позорить ее, а себя выгораживать — не мужское дело.

— Ну, хватит трепать! — взорвался Куш-Юр. — Говорю — ничего не было…

— Еще не говорил… — насмешливо выкрикнули из зала.

— Так уж и ничего… — усмехнулся кто-то.

Для Гриша все услышанное было неожиданностью. «Отчего Куш-Юр давеча про это не обмолвился? Али в самом деле дал опутать себя? Упреждал ведь… Поди, оттого такой невеселый был…»

Размышление его оборвал Мишка Караванщик, толкнул в бок и прошептал зло, почти вслух:

— Дела какие делаются… Что попы, что начальники…

Гадко стало Гришу. Куш-Юру он поверил без колебаний и, словно в пику Мишке, гаркнул во весь голос:

— Что вы, как бабы! Дайте сказать!..

— Говорю, ничего не было такого… — Куш-Юр запнулся.

— Вот это уж зря!..

Последний возглас развеселил мужиков, настроил их на нескромные шуточки.

— Такая сдоба, и не распочал! Эх, председатель!

— Я-то уважил бы, выручил бы ее…

— И я… Жаль, рыбалил…

— Го-го-го!.. Ха-ха-ха!..

Озыр-Митька словно взбесился:

— Цы-ыц… Сестра моя не такая! Брешет безволосый!

Гриш снова поспешил на выручку другу:

— Ничего он такого не сбрехнул! Все слышали!

— А что ездила с ним?.. — перебил Озыр-Митька.

— Пускай сама скажет! — потребовало сразу несколько голосов.

Эгрунь, всегда бедовая и самонадеянная, сникла, поняв, что от нее требуют всенародно исповедоваться… Все же она поднялась с места, хотела что-то сказать, но, закрыв лицо ладонями, вдруг, как подкошенная, плюхнулась на скамью, уткнулась в плечо подруги.

— Не дело делаете, мужики! Как председатель не позволю! У нас сходка, а не бабьи сплетни, не посиделки! — гаркнул Куш-Юр.

— Заодно с ней, вот и концы прячешь!.. — ответили ему.

Но Куш-Юр уже овладел собой, чувствовал, что способен вести этот нелегкий, но нужный разговор, который может разом оборвать все сплетни. Он парировал реплику:

— А вот, если хочешь знать, человек хороший, не заодно! Разной мы с нею веры!

— Разве же она некрещеная?

— Не про ту веру говорю. Я большевик, из трудящего народу! А она богатейка, дочь врага народной власти. На измену этой власти я не пойду, хоть тыщу раз красивая и сдобная!

И опять на подмосток выскочил Вечка. Не попросив слова, быстрой скороговоркой, возбужденно рассказал о ночном покушении на председателя. Куш-Юр пытался остановить парня. Но народ потребовал дать ему досказать до конца. Для большинства это было новостью. Стрелять в человека — не шутка! В зале воцарилась тишина. Только возле печки поскрипывала скамья, будто кто-то беспокойно ерзал.

— А кто стрелял-то? — нарушил тишину Гриш.

— Не поймали, — ответил Вечка. — Четырежды пальнул. Даже малицу изрешетил. Хорошо, толстая угадала…

В разных концах зала зацокали языками.

— Кто же палил? — повторил настойчиво Гриш.

— Кто, как не кровопийца! — бросил Вечка.

— Может, Яран-Яшка? По Эгруньке сохнет!.. — предположили в конце зала.

Яшка вскочил с места, затряс головой:

— Моя не стрелял! Пошто моя стрелять путет? Моя маленько попугал…

— Ишь, маленько попугал — четырежды пальнул!.. — возмутился Гриш.

— Моя стрелял нет. Я тумал, он люпит моя невеста. Сказал про северный закон. Моя только сказал. Но моя стрелял нет…

— А невеста-то кто? Эгрунь, что ль? — Мишка Караванщик притворился, будто не понимает.

Яран-Яшка радостно затряс головой и тут же скис, потупился, по-детски пожалился, что вот брат Митька согласен на свадьбу, а Эгрунь не желает за него выходить.

Мужики дивились:

— Дела-а!.. Озыр-Митька — брат Яшке… Хитер! Вовсе прибирает Яшку к рукам…

— Цы-ыц! Будет бренчать боталами! Не ваше дело соваться, куда не следовает! — ощерился Озыр-Митька.

Но мужики не унимались:

— Кто же стрелял в председателя? А, Митрий?

Озыр-Митька стал краснее волчьей ягоды, подскочил.

— Господи! Что же это такое?! За кого нас считают? Звери, что ли, мы?

Вскочил с места и Квайтчуня-Эська, затряс черной окладистой бородой, завертелся, ища сочувствия.

— Побойтесь Бога, мужики! — крестился он. — Мы еще не свихнулись, чтоб руку на власть поднимать! Пускай живет себе на здравие Роман, как его по батюшке… Иваныч, кажись…

Кто-то из зала, будто поверя бывшим сельским воротилам, сказал со скрытым ехидством:

— Ну, Митька да Эська — овечки. Это Эгрунька-заноза стреляла. Другой зазнобе чтоб не достался…

«Ой, беда-беда!» — обомлела Эгрунь, не поняв подковырки. Она сидела ни жива ни мертва: вспомнила вдруг то воскресенье. Яшка после обеда чистил ружье, набивал патроны. Под вечер куда-то пропал. Эськины сыновья приходили звать Яшку в Нардом, и она обегала все комнаты, весь двор — не нашла. Спросила Митьку, тот в ответ сердито рявкнул. Яшка вернулся под утро, весь промокший, притащил пару уток. Она ужаснулась своей догадке: хотели убить Романа!.. Только сейчас впервые поняла. Собралась вскочить, обличить и еще больше ужаснулась — что делает… Еще и брата, как отца… Но Роман? Голова шла кругом. А тут еще ее подозревают…

Медленно поднялась, бледная, испуганная.

— Ой, что вы!.. — губы ее задергались. — Да чтоб я стрельнула в Романа?! — Ни она, ни кто другой не заметил, что Эгрунь запросто назвала председателя по имени. — Да я в жись пищаль-то в руки не брала! С какого конца палить — не знаю! Боже ты мой! — Слезы текли по ее щекам. — Да чтоб я в него!.. Ненавидела я Романа поначалу. Ой как ненавидела! А потом, не знаю за что, полюбила… Ей-Богу!.. Люблю, и все! — Другое признание рвалось ей на язык, но, поперхнувшись, икнув, она рухнула на скамью, закрыла лицо руками, разрыдалась в голос.

Куш-Юр растерянно махал на нее руками — мол, замолчи, дура, чего мелешь при народе. А Озыр-Митька сорвался с места, трясет кулаками, вопит:

— Срамница! Подлюга! Тьфу! Красного комиссара! Отцова убивцу!.. — И вдруг утих, обмяк, заторопился к выходу: — Ну вас всех с этой сходкой!.. Не ходил и ходить не буду!..

— Расстройство одно! — подхватил Квайтчуня-Эська. — Уйдем от греха.

Поднялись и другие, сидевшие с ними рядом возле печи.

Вослед им закричали:

— Ну и проваливайте!

— Знать, на воре шапка горит…

Куш-Юр с удовлетворением отметил — Яран-Яшка не ушел!

«Из-за Эгруни, наверно, остался? А может, понимать начал? Отколется? Вот бы… Славно все вышло… Верно, нет худа без добра…»