Иван Истомин - Живун

Женщины так обрадовались мужьям, что и пожурить забыли. Да и мужья-то были не так уж пьяны, рассказали новости. Поохали бабы, жалеючи Сандру, проехались по Мишке — крыли его, не стесняясь ни Гадди-Парасси, ни Сеньки. Елення и Марья пожалели, что не пришлось им вместе со всеми помянуть добрым словом Вотся-Горт. Что там ни было, а прожили лето, зиму, пили-ели не голодно и домой кое-чего везут.

Небо очистилось, поголубело, река стихла, назеркалилась. В тальниковых зарослях зачирикали, загомонили птицы.

Караван отчалил от последней стоянки. Перевалили половину Малой Оби, обогнули тальниковый остров, и перед глазами предстало родное село, залитое розовым светом зари. Зажмурились, глазам своим не веря. Милое, дорогое!..

Правил караваном Гриш. Он решил провести его возле самого «Гусихина», пускай ребята еще и вблизи поглядят на «биа-пыж».

Ребятишки пришли в восторг:

— Ух, какой большой!

— Колесо-то какое громадное!

— А окон-то сколько! Внизу круглые!

— Вот бы поехать на нем да погудеть!

Причалили к неширокому галечному берегу. Убрали весла. Гажа-Эль бросил якорь в воду с носа каюка. Остальные лодки развернуло течением, и они вытянулись вереницей.

— Ну, прибыли! Здравствуйте, Мужи! — широко вскинул руки Гажа-Эль. — Живун, якуня-макуня! Будем живы, не умрем!

И все дружно подхватили:

— Здравствуйте, Мужи! Здравствуйте, Мужи!

— Долго ехали, быстро приехали! — Гриш напустил на себя шутливость, пряча под ней охватившее его волнение. — Теперь перво-наперво поклониться — поцеловать родную землю!

Взрослые сошли на берег и, припав на колени, трижды приложились губами к гладким и холодным галькам. У женщин на глазах слезы выступили.

Потом снесли на берег детей и им велели целовать землю.

Илька поинтересовался у отца:

— А зачем, папа?

— Чтоб земля-матушка не обижалась на нас за то, что покидали ее, чтоб приняла нас обратно, как своих детей. Родная земля — встань-трава! Завсегда поднимет-поддержит, даст ума-здоровья!

— И мне?!

— Как будешь ласков с ней.

— Тогда я еще раз поцелую землю-матушку. — И Илька снова припал губами к галькам.

— Молодец. — Гриш взял сына на руки и поднял над собой. — Расти большой вопреки всем невзгодам! Будь и ты живуном-ходуном!

Мальчик звонко смеялся.

На темном небе вспыхнул нежный луч, потом второй, третий, четвертый… И вот огромные светлые столбы висят над необъятной холмистой тундрой. Нижние концы их кажутся яркой бахромой, а верхние постепенно исчезают. Столбы сливаются вместе и образуют гигантскую разноцветную ленту. Одним концом она упирается в каменные вершины древнего Урала, а другим уходит на восток. Поперек ее трепещут красные, желтые, зеленые полосы.

Это Нгэрм-Харп — Полярное сияние.

По искрящейся цветами радуги снежной тундре крупной рысью мчится оленья упряжка. Ларко Сусой в мохнатом дорожном одеянии сидит, сгорбившись, как куст карликовых берез, занесенный пухлым снегом. Он почти не шевелит хореем — палкой, похожей на пику: четверка гладких оленей бежит без понукания. Но когда нарта подпрыгивает на снежном заструге, Ларко круто поворачивается назад, спрашивая:

— Не упала еще?

Человек, сидящий за ним на нарте, одет в малицу с матерчатой сорочкой. Голова и плечи окутаны большой полосатой шалью. Это Нина Морозова, местный газетный работник.

— Не бойся, я не сплю, — отвечает женщина.

— Спать не надо, на небо надо смотреть, — советует проводник. — Сегодня небо шибко хорошо играет.

Нина, прикрывая шалью рот, устало выпрямляет спину.

— Сегодня небо, как в сказке.

— В сказке еще красивее бывает, — ухмыляется Ларко Сусой. Его бронзовое лицо едва виднеется в глубине капюшона с закуржевелой оторочкой.

Пассажирка говорит:

— А ты сказки знаешь? Расскажи мне.

— Нет, я сказок не знаю. У меня память плохая. Вот на фактории Ямб-Яха есть старуха сказительница Воттане. Она может спеть песни ярабц, [20] Ярабц — песни-былины. долгие, как езда на быстрых оленях от Ямала до Енисея.

— Верно? — радостно восклицает Морозова. — Вот хорошо-то. Я как раз должна побывать на этой фактории.

— А зачем тебе ненецкие сказки?

— Как зачем? Я запишу, а потом книгу напечатают в Москве.

— А-а… — Ларко Сусой трогает гибким хореем передового и любопытствует: — А ты в Москве бывала?

— Два раза ездила.

— В Мавзолее была?

— Конечно.

— А я еще в Москве не бывал, — вздыхает Ларко. — И здесь Ленина не видел. Когда Ленин приезжал на Ямал, я еще маленьким был.

Пассажирка наклоняется к нему, подставляя лицо снежным брызгам.

— Разве Ленин был на Ямале? — удивленно спрашивает она простуженным голосом.

— А как же? — в свою очередь удивляется Ларко, силясь взглянуть через плечо на собеседницу.

— Не слыхала я.

— А разве в книжках об этом не написано?

— Я таких книг не встречала, — объясняет Нина Морозова. — Видно, это сказка.

— Хм… Почему сказка? — недовольно произносит проводник и резко взмахивает хореем. Олени запрокидывают головы с ветвистыми рогами, и сизые струйки горячего дыхания сильнее вырываются из их открытых заиндевелых ртов. Женщина, отшатнувшись, торопливо прячет лицо за рукав малицы, а Ларко Сусой, облокотясь о правое колено, подается всем телом вперед.

Когда бег оленей становится ровным, женщина поднимает голову. Она некоторое время молча смотрит голубыми, слезящимися на морозе глазами на широкую спину ненца. Потом, кашлянув, подает голос:

— Значит, Ленин был на Ямале?

— Да, — охотно отзывается Ларко Сусой, не меняя позы.

— Зачем же он приезжал сюда?

— О-о!.. Это долго рассказывать.

— Вот и хорошо. Я буду слушать и не усну.

Проводник медленно выпрямляет спину, слегка дергает вожжой и, не вставая, присаживается боком к пассажирке. Положив хорей на колени, Ларко Сусой достает из-за пазухи трубку. Обильный иней на его густых черных бронях и сосульки на щетинке усов то и дело вспыхивают искорками. Набивая аккуратно трубку из замшевого кошелечка и бросив взгляд маленьких раскосых глаз на женщину, он начинает:

— Давно это было. Ой, давно! С тех пор прошло семь тысяч лун. И еще семь тысяч лун. И много раз по семь тысяч лун прошло. Ненцы богатым родом, сильным родом были. Хорошо жили. В Сале-Яме [21] Сале-Ям — Обь. разной рыбы много плавало, в тундре песцов, лисиц было много. От самого моря до лесов оленьи стада паслись. Все это было, потому что над тундрой светило большое солнце.

Но недалеко жил завистливый и злой людоед Пюнегуссе. Обманом он жил. Над ним никогда не светило солнце.