Иван Истомин - Живун

Но в день отъезда, уже отчаливая с караваном и стоя на корме каюка, Гриш дрогнувшим голосом сказал:

— Прощай, Вотся-Горт! Не поминай нас лихом! Возвращаемся в Мужи строить новую жизнь не так, дак эдак. Мы не сдадимся, мать родная!..

— Точно, якуня-макуня!..

— Конесно!.. — пролепетал Сенька.

А бабы прослезились.

А в это время Мишка Караванщик сидел рядом с Сандрой в четвертом классе «Гусихина» на своих узлах. Четвертый класс был битком набит людьми. Всякая поклажа — мешки, котомки, какие-то тюки — теснились прямо в проходе, о нее запинались, через нее перешагивали. Шум, гам, детишки хнычут, матери ворчат на них. Воздух спертый, будто в юрте.

Мишка, дымя табаком, сидел молча, упершись в колени, а Сандра, закрыв глаза, полулежала на боку, положив под голову узелок с дорожной провизией, и то ли дремала, то ли спала.

«Да-а, пожалуй, нехорошо получится, — размышлял Мишка, стряхивая пепел с козьей ножки. — В Мужах, поздно ли, рано ли, все равно узнают о моем грехе. И тогда второго прозвища не миновать. Дадут, вроде Караванщик-Кобель. Уехать надо из села сразу же, пока нет вотся-гортских. Но жалко Парассю, а особенно детей-двойняшек. Как я без них? Теперь и то невмоготу — каждую ночь их вижу. Они вылитые в меня. А Сандра даже одного не может родить. Тьфу!.. — Мишка сторожко покосился на Сандру. — А ежели все-таки дождаться вотся-гортских здесь, в Мужах? Приедут — быстренько соберемся с Парассей и махнем вниз, за Обдорск, только нас и видели. Она пойдет, я знаю. Голову потеряла из-за меня. Она сейчас как раз в аппетите, кхе-кхе… Не пожалеет своих детей — оставит их отцу… А эта… — он опять посмотрел на Сандру, — ни рыба ни мясо… Сдать ее крестной — пусть долечивается, а там посмотрим… Не ее воля, а моя!.. — И, смачно выматерившись, Мишка еще раз оглянулся на Сандру, но та, казалось, крепко спала. — Не-ет, Парасся все же лучше, хоть и старше меня. Двойню подарила — первенцев!.. Как-то они там, рыженькие, курносенькие…» — Он смешно шевельнул прокуренными усами, будто в самом деле щекотал ими своих детей.

А Сандра вовсе и не спала и не дремала, а напряженно думала:

«Ну вот и снова Мужи, скоро причалим… А почему это Мишка твердит, что мы с ним должны расстаться? Видно, хочет меня, больную, оставить в селе, а самому уехать на низ, на лов рыбы. А может быть, насовсем, чтоб не встречаться с этой шлюхой, не позориться перед всем селом? Никто же в Мужах не знает о подлости Мишки. Он ведь за всю весну даже не обмолвился о Гадде-Парассе, а о рыженятах и подавно. Будто их и нет. Вот кобель!.. Теперь помучается с двойниками-то, сука… Сеньку жалко — чужих растит… А мне, значит, придется жить у крестной, где же больше. Долечивайся, мол, выздоравливай!.. — Сандра глубоко вздохнула. — А, чай, это к лучшему — уедет и задержится там, а я останусь здесь. Освобожусь от него… Вот хорошо бы было!.. — Она на секунду приоткрыла глаза, но тут же снова закрыла. — Надоел ведь он мне, ох как надоел. Чуть в могилу не ушла из-за него… А мне бы… Романа… Заполонил ты мое сердце, Рома! Денно и нощно думаю о тебе, милый… Если только поправлюсь, если освобожусь от Мишки — приду к тебе, раз ты звал. Я все передумала, все взвесила и решила. Можно с неверующим жить, коли любишь, а в душе верить в Бога. Так ведь?.. Ты поймешь, ты умный… ты…» — И из глаз Сандры выкатились две слезинки. Она зашевелилась и поспешно смахнула их рукавом.

— Что, выспалась? — Мишка встал с места. — Карауль вещи, а я пойду погуляю. Вонища тут… — И он ушел.

Дул ветер с Приполярного Урала. «Каменный» ветер, холодный, пронизывающий. Малая Обь, широко разлившаяся, вздымалась крутыми валами. Не то, что каюк с караваном лодок, но и грузопассажирский пароход «Гусихин» не мог причалить к Мужам. Ветер не давал судну приблизиться к берегу, относил его к тальниковому острову, что посреди реки, напротив села. «Гусихин» истошно гудел, не переставая, шлепал плицами, натужно сипел паром… Все же капитану пришлось причалить пароход к противоположному берегу, переждать, пока утихомирится непогода.

На мужевской пристани столпилось чуть не все село — ведь этот «биа-пыж» открывал навигацию… Как всегда, многие прихватили с собой товар — меховые изделия для продажи или обмена. Кое-кто пришел с дорожным багажом, собравшись ехать в Обдорск. Толпа нетерпеливо поглядывала на реку, на неподвижно белеющий, как огромный снежный сугроб, пароход.

— Скоро ли утихнет ветер-то? Может, и грузу нет, зря торчим, — потерял терпение Петул-Вась.

Куш-Юр был рядом. Промолчал. Ему самому уж изрядно надоело ждать. Когда, в самом деле, «Гусихин» ошвартуется! Кроме продуктов и товаров Куш-Юр ждал важных новостей — почти два месяца Мужи были отрезаны от уезда и волости. Поди, уже прояснено с Госрыбой. Наверное, и орудия лова посланы, и угодья распределены. Иначе путину можно пропустить. И еще… надеялся он узнать про Сандру, про ее здоровье. С сильнейшим воспалением легких отправлял ее в сопровождении Мишки на попутной оленьей упряжке, на которой возвращался в Березово все тот же знакомый инструктор укома. Как доехала, вылечилась ли? Будто канула — ни слуху о ней. Никогда не тяготила Куш-Юра северная разобщенность так, как в эту весну. Казалось, давно привык к такому неудобству, ан нет…

Петул-Вась снова ругнул чертову погоду. Куш-Юр неожиданно надумал махнуть на пароход.

— Туда, по ветру, разом доберусь. Если есть груз — помашу или лучше капитана попрошу дать вам сигнал: гуднуть дважды, а нет — значит, молчок. Расходитесь. Понятно?

— Один поедешь? Не случилось бы чего — ветер-то какой…

Куш-Юр оглянулся.

— А вот Вечка со мной. Мы вдвоем — живо.

Комсомольский вожак не заставил просить себя дважды. Он сбегал, отвязал отцовскую базьяновку, пригнал ее к мосткам, где ожидал председатель.

Только уселся Куш-Юр на корму, услышал голос Эгруни за спиной:

— Куда это вы, Роман Иванович?

Куш-Юр беспокойно обернулся — еще с ними увяжется!

Эгрунь стояла невеселая, отяжелевшая, расплывшаяся. Видно, догадалась, чего испугался председатель, залилась тихим смехом, успокоила:

— Не бойтесь. Отпрыгала свое. Тяжелая стала. А то увязалась бы, это уж точно…

Куш-Юр дал Вечке знак рукой, чтоб быстрее отчаливал.

Солнце, проглядывая меж гонимых ветром облаков, клонилось к закату. В эту пору вотся-гортцы рассчитывали ночевать в Мужах, в кругу родных и друзей. Но «каменный» ветер вынудил их причалить свой караван к покосу возле заостровной половины Малой Оби. Было обидно — Мужи маячили колокольней но-за островом, рукой подать, а они коротают время у костра да ругают чертову погоду.

— Весь путь проехали хорошо, спокойно, а тут — загвоздка, — вздыхал Гажа-Эль, подкладывая сухие талинки в костер. — Не ветер, а ветрище. Недаром «каменный». Аж огонь чуть не гасит, якуня-макуня.