Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Он выбрался на кучу хвороста и стрелял уже оттуда. Огни мерцали, переливались, гасли и зажигались вновь, и так же пуста и спокойна была река, а тайга захлестывала его волнами чернильной темноты, и только когда взлетала в небо очередная ракета, она отступала в сторону и терпеливо ждала, когда наступит мгновение ее торжества.

Последнюю ракету Эдька берег. Она лежала в нагрудном кармане куртки. Он помнил слова Котенка, что это резерв, если отсыреют спички. Тогда можно выпалить в кучу валежника.

Теперь вокруг была тьма. Эдька, не отрываясь, смотрел в сторону огней, и вдруг мысль о том, что он может отсюда не выбраться, совершенно четко прозвучала в его мыслях. Он может не выбраться, погибнуть… он, Эдька Рокотов, он, единственный в мире, потому что у него всего одна жизнь, и вот может случиться так, что ее у него отберут. Отберут гнусные обстоятельства, в которых он совсем не виноват. И все… Будет идти жизнь, будут смеяться люди, а его не будет. И родные долго не узнают, где же его искать. И сердце отца не выдержит такого…

Он заплакал. Зло и громко. И голос его был почти не слышен ему самому, потому что тайга и темнота забирали все звуки. Его плач падал будто в бездонную пропасть, и он сам слышал его отголоски, повторенные издевательским эхом.

Первый взрыв прошел со слезами. Надо дождаться утра. Здесь близко. Ну, пусть еще с десяток километров. Утром он дойдет.

Забрался на кучу хвороста. Тут хоть нет сырости. Пусть холодно, но зато видна река. Поднял воротник куртки, нахлобучил шапку. Постепенно забылся.

Кто-то гудел. Резко, требовательно, раз за разом. Трещали сучья. Он открыл глаза и увидел внизу, под обрывом, длинное узкое тело катера. Где-то рядом ходили люди, и кто-то в мегафон кричал с мостика:

— Ищите следы костра… Должны же они были жечь костер…

Мир колыхался в его глазах, будто на волнах. Он вынул ракетницу, достал последний заряд… Не было сил, чтобы нажать спуск. Сделал это двумя руками. Выстрел прозвучал громко, огненная струя рванулась сквозь кусты и расцвела над рекой многоствольным букетом. И мегафон на реке забормотал радостно и тревожно:

Ракета с бугра… Все немедленно туда… Доктор Кулагин, прошу вас.

Все провалилось в тишину. И еще один просвет через время. Белый потолок, влажная рука человека на его лбу и голос:

Он бредит… Насколько я понял, второй на лесопункте. А этого срочно в больницу. Пневмония. Как он дошел?

Будто забыли о Рокотове. Нет звонка из обкома. Гуторова вызвали на собеседование. Вначале в Славгород, а потом сразу же в Москву. Все ясно, теперь на очереди пленум райкома. Приедет Михаил Николаевич, от имени бюро обкома внесет предложение… Вторым секретарем останется Михайлов. Вот и еще одного первого секретаря пережил на своем посту Дмитрий Васильевич. Вечный он человек.

Странное положение сейчас у Рокотова. Съездил на рудник. Поглядел там дела. Все налажено, все четко. Уже отвык от привычных производственных совещаний. Придется как следует готовиться. Мастера и начальники смен тут народ зубастый, а Коваленко, главный инженер, уже давно должен был быть начальником, да все обстоятельства мешают. Когда Рокотов завел с ним разговор о том, что, может, придется снова поработать вместе, главный пожал плечами:

— Я все понимаю, Владимир Алексеевич… Я рад честное слово.

А что ему еще говорить в такой ситуации?

Однажды вечером позвонил Игорь:

— Слышал по радио о Чили?

Да… Это ужасно… Виктор…

Он погиб одним из первых. А Франсиско они убили камнями.

— Неужто это возможно сейчас, в наши дни, Игорь?

Выходит, возможно… Сейчас в Чили ежедневно гибнут сотни людей. Хунта организовала свое гестапо. Они не пощадили даже Пабло Неруду, человека, которого знал и любил весь мир. Это фашизм в натуральном виде.

— Ты был там?

— Нет, я только был в Аргентине. Рядом.

— Да-да… я читал твои репортажи. Костры из книг на улицах, трупы людей в реке, авиация, которая атакует улицы столицы… Будто тридцатые годы. Почему они снова идут к власти, Игорь?

— Наверное, потому, что мы считаем фашизм трупом… Мы не верим в повторение прошлого, а оно напоминает о себе.

— Это страшно.

— Гораздо более, чем ты предполагаешь. Сейчас им дают займы, их поддерживают.

— Надо бы увидеться, поговорить.

— Я бы тоже хотел.

Игорю Рокотов не стал рассказывать о своих делах, да и тот не задавал вопросов.

Сложно все. А может быть, не прав он, что начал с Дроновым разговор о своих срывах? Может быть, действительно надо ждать оценки со стороны? Начальству виднее, как говорят некоторые. Вот свеклу убирают не хуже других. Вывозка налажена неплохо. Все, что выкопано, сразу же доставляется на сахарные заводы. До передовиков недотянули, ну да и не в отстающих. Теперь нет нареканий и вечных напоминаний из обкома: «Отстаете… Исправляйте положение». Обмен партийных документов тоже идет как надо. Скоро закончим. Так в чем же дело? Может, и выправилось бы как-то?

Эта мысль посещала его все чаще. Ночами просыпался, ходил по квартире. Знал, что разговоры о его дальнейшей карьере волнуют досужих кумушек. Да и не только их. Пришел как-то Сашка. Со дня похорон Дорошина виделись только издалека. А тут сам явился, да еще домой. Вынул из кармана бутылку, поставил на стол:

— Удивляешься?

Рокотов не ответил. Молча пошел на кухню, принес ветчины, сыру, поставил чайник.

— Ну?

— Пацаны мы с тобой, Володька… Прости. Смерть старика на тебя взвалил… Не берегли мы его все.

Только теперь понял это. Крутов — не фигура. Да и его эта беда подкосила. Что будет, а?

— Что-нибудь будет.

— Разговоры про тебя идут — это верно?

— Насчет рудника? Верно. Прошусь.

— Идеалист. Так никто не уходит. Чего добиваешься?

Один и тот же вечный вопрос. Сколько людей уже задавало ему его, а уж сколько хотело бы задать? А все просто. Человек может быть хорошим инженером, отличным организатором, но не обязательно, чтобы из него получился хороший партийный работник. Здесь нужен не сухой рационализм, не умение кричать и наказывать, а что-то большее, что-то от комиссаров гражданской и партийцев первых пятилеток, от политруков великой нашей войны, где вновь прогремела на весь мир слава о русском мужестве и душе. И он, коммунист Рокотов, отдавал себе отчет в том, что в этой работе он не сможет давать людям то, что от него ждут. Может быть, нет в нем дара психологизма, нет умения понять скрытые возможности человеческого характера, умения мобилизовать его. Он из тех, кого называют технарями. И он не имеет права обманывать ожиданий людей, доверяющих ему.

Сашке он не сказал всего этого. Зачем ему? Он быстро бросается в панику, сейчас сразу начнет собираться в другое место. Пусть лучше считает все по той схеме, что и Михайлов: Рокотов чувствует шаткость своего положения и готовит на всякий случай почву для ухода. Так сказать, делает хорошую мину при плохой игре.