Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Он предложил ей позвать Сашку или, может быть, даже Михайлова и, произнося эти слова, в то же время боялся, что она согласится. И это раздвоение в мыслях было оттого, что опасался он обвинений в нелюдимости, в стремлении замкнуться в себе, и обнаружил вдруг в себе желание нравиться этой женщине, нравиться всегда и готовность ради этого в чем-то поступиться своими привычками. И когда она сказала, что в этот день они должны быть одни, что им надо о многом поговорить без посторонних, он даже обрадовался. Да-да, он делает глупости, очевидные глупости… это смешно…

— Я люблю тебя, — сказал он, — ты знаешь, мне даже трудно сказать словами, как я тебя люблю. И я тебе тоже обещаю, что это — навсегда.

Дронов позвонил неожиданно. Причем звонок этот был ранний, минут пятнадцать восьмого:

— Ну, здравствуй, Владимир Алексеевич… Как жив-здоров? Как настроение?

Все было как-то непривычно. Ни одного вопроса о свекле, о транспортных делах, о вспашке зяби.

Михаил Николаевич не любил длинных ответов с нагнетанием цифр. И все же Рокотов сказал и о свекле, и о руде.

— Ты вот что, — Дронов помедлил, и Рокотов зримо представил себе, как первый секретарь обкома листает ежедневник, пытаясь выбрать время, пока еще не спланированное на сегодня, — давай-ка приезжай сюда часикам к двум, а? Нет, к двум не выйдет… Давай прямо сейчас садись и приезжай. Жду.

Вот и все. Сегодня ему объявят число, на которое надо созывать пленум райкома. И останется финишная прямая, где все будет диктоваться просто временем. Днями даже, а не неделями. И лучше, теперь он сможет сосредоточиться на будущей работе. А если не рудник? Если опять что-то другое? Если бросят куда-нибудь в незнакомую сферу? Нет, он попросится сам к руде.

Подошел к окну. Напротив, у здания управления комбината, уборщица вешала на доске какое-то объявление. Проехала черная «Волга» Крутова: Паша на заднем сиденье, портфель на коленях. Молодые инженеры из КБ всегда спорили насчет того, что он постоянно возит с собой, почему портфель всегда полон? Сашка когда-то на полном серьезе убеждал, что старик таскает всю галантерею, вплоть до бритвы и одеколона. На следующий день Рокотов видел, как Паша открыл портфель. Там были бумаги, которые Крутов брал домой, что-то из творчества плановиков.

Надо ехать. И это даже хорошо, что разговор состоится сегодня. Пока что он не может планировать свою завтрашнюю жизнь. А надо бы.

Телефонный звонок.

— Здравствуйте, Владимир Алексеевич… Крутов беспокоит. Я хотел бы к вам зайти.

Что там за новости? Хотел сказать, что уезжает в область, но Павел Иванович уже положил трубку. Через несколько минут он появился в дверях управления и, придерживая под рукой неизменный портфель, пошагал к зданию райкома. Еще через некоторое время он возник на пороге кабинета:

— Я не помешал?

Рокотов усадил его в кресло, заметив, что Паша взволнован.

— Слушаю вас, Павел Иванович.

— Владимир Алексеевич, я пришел сказать вам вот что… Я знаю вас много лет, на моих глазах вы мужали как руководитель… Мне тяжело сейчас вспоминать об одном эпизоде, вы знаете, о чем я говорю. Но мне не хотелось бы, чтобы вы дурно думали обо мне… Да-да… Именно это я хотел сказать. Это чрезвычайно важно, Владимир Алексеевич… Я могу приспособиться к любому руководителю, если он знает и любит производство. Я уверен, что мы с вами поладим. Я не ошибаюсь, Владимир Алексеевич?

Бедный Паша… Он, как всегда, опаздывает. Его тирада была бы к месту полтора месяца назад, не меньше, до того памятного разговора с Дроновым. А сейчас он не знает, что скоро в этот кабинет придет другой хозяин. Сказать ему об этом нельзя, а жаль…

— Спасибо за добрые слова, Павел Иванович… Может быть, мы в чем-то и расходились во мнениях, но это пустяки. Все забыто…

— Честное слово?

— Да.

— Спасибо, Владимир Алексеевич… Без нашей беседы мне чрезвычайно трудно было бы встретиться с вами через недельку или две…

Старый хитрец… Нет, это не святая простота. Он уже знает, что Рокотов собирается на рудник.

— А вы знаете, я рад… Я очень рад, Владимир Алексеевич. Когда мне вчера вечером позвонил Геннадий Андреевич… я просто был счастлив.

Кто такой Геннадий Андреевич? Комолов. При чем здесь Комолов. Начальник рудника — это не номенклатура министерства… Фу, какая чепуха! Неужто?.. Нет, быть этого не может. Вовсю шли слухи о том, что нового генерального директора комбината пришлет Москва. И это было бы разумно. Сейчас тут начинаются такие события. Они с Сашкой говорили даже о том, что надо бы, чтобы новый генеральный был членом коллегии министерства. Чтоб мог выходить с нуждами прямо на министра. Нет, здесь что-то не так. Но Паша… Стал бы он рассыпаться перед Рокотовым, если б… сомнительно.

Паша уже уходил, улыбаясь лучезарно, как человек, который сделал чрезвычайно важное и нужное дело, а Рокотов все сидел, глядя куда-то в сторону на стопку бумаг в красной папке, на графин с искрящейся под солнечными лучами водой. Нет, невозможно…

Нет, надо уезжать. Ведь вызвали же…

— Владимир Алексеевич? Вы у себя? Будете говорить с Михаилом Николаевичем… — голос Вали, секретарши Дронова.

— Слушаю…

— Ты еще не уехал? — Дронов был в хорошем настроении, это чувствовалось даже по тембру голоса. — Вот что, можешь немного припоздать. Дело в том, что тебе заказан билет… Едешь в Москву. Так что соберись, там погода чуть попрохладнее, чем у нас. Возьми шофера, а то я знаю твои ковбойский привычки, как что, так сам за руль. Ты меня понял? Приедешь — сразу заходи. Ну чего молчишь? В общем, давай, жду.

И положил трубку. Да, теперь это бесспорно. Теперь ясно, что речь пойдет о директорстве. Но ведь это даже не район… Это… Ему хотят доверить такое дело?

Он начал звонить Вере. Час назад отвез ее в Матвеевку, на работу. Она собиралась куда-то на ферму, к дояркам с профилактическим осмотром. Только бы застать… Ага, на месте.

— Ты слышишь меня… Я уезжаю в область, а оттуда в Москву. Сейчас звонил Дронов.

— Ничего не понимаю… Что случилось? — голос ее был испуганным.

— Ничего… Ты не волнуйся… Вероятно, связано с новой работой.

— Ты что-нибудь знаешь?

— Нет, только догадываюсь.

— Ну скажи мне…

— Не могу, это только предположение. Я очень прошу тебя — будь дома. Я буду звонить. Я все расскажу.

Она ответила не сразу. Потом сказала неуверенно:

— Понимаешь, мы ведь еще не… Это неприлично.

— Чепуха… Ты — моя жена, слышишь? Заявление мы подали. Ты моя жена, и я готов кричать об этом всему миру…

— Чудак… Я не узнаю тебя, Рокотов… Такой благообразный, со стальным блеском в глазах, почти не улыбающийся — и вдруг… Объясни!

— Это ты виновата. А объясню я тебе все просто. Слышишь? Вечером, а может ночью, — словом, как только приеду в Москву и устроюсь, сразу позвоню.