Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Он ушел на работу, погрозившись вырваться пораньше, хотя и знал, что навряд ли получится раньше восьми вечера, потому что полагалось два рейса сделать в райцентр, а потом возить обед в тракторные бригады, а вечером, к темну поближе, забирать с поля свекловичниц, и уже по этой прикидке было ясно, что денек выдается самый что ни на есть обычный и горячий, успевай только поворачиваться.

И все же целый день он прожил в каком-то ожидании, хотя и делал все как обычно и верст на спидометре больше сотни намотал к сумеркам. Будто жизнь свою заново перемерял годами, и было это и горько и радостно. Тяжело вышагивая к дому, вспомнил он слова свои после того, как принес домой партийный билет. Все тогда разглядывали тоненькую книжечку в его руках, а он сказал:

— Они батю убили… А мы заместо него втроем.

И никто не переспросил его, кто это такие «они», потому что все поняли его и пояснений не требовалось. И пришел день, когда Лида, вернувшись из первой своей экспедиции, как-то загадочно улыбаясь, протянула ему точно такой же билет, и он серьезно проглядел его от корки до корки, хотя он был выдан всего лишь три месяца назад, и, сурово сдвинув брови, сказал:

— Гляди…

И опять его все поняли. А потом наступило время Володьки. И снова собрались все. И его билет пошел по рукам, и каждый придирчиво глядел на младшего, будто хотел понять: а как он? И Володька волновался, так определил Николай по бурым пятнам на его лице.

Это было в те дни, когда он «воевал» с Родионовым. Из района жали на председателя, чтобы поспевал с севом, а сеять было нельзя, потому что земля еще не прогрелась как надо. А кому-то надо было доложить по форме в вышестоящие инстанции, что, дескать, так и так, с опережением графика… Николай работал тогда главным инженером колхоза… Образования никакого, практикой из шоферов вышел. И на правлении при всех срезался с Родионовым про то, что губит он зерно и будущий урожай ради того, чтоб начальство улыбнулось в его сторону. И хоть он неплохой мужик, Родионов, а вызвал из района комиссию и был бой по всем статьям. И нагорело, конечно, Николаю, да дело-то было сделано. Пока разбирались, и время сева приспело. С руководящим постом пришлось распрощаться. Тяжело было Родионову. Перевел поначалу в механики, а потом в шофера. А вот уже двенадцать лет прошло — и понял кое-что председатель. На одном застолье встал и при всех людях сказал про Николая:

— Рокотов — это мужик… По чести сказать, он вроде бы совесть моя. Войну я прошел, глядел смерти в бельма… Его уважаю. Не отступит.

Речи всегда не мастак был говорить Родионов, но Николай его понял. И многие поняли. И не то что увидели в этом желание Родионова грех давний прикрыть; ясно было другое: вроде бы извинялся председатель за то, что с правдой в угоду кому-то воевал. И тут уж не понять, то ли перед Николаем винился, то ли себе доказывал что-то.

Потом они виделись много раз, и только еще один случай был, когда они вдвоем ехали с районного совещания. Новенькая «Волга» Родионова в самые снега не могла до райцентра пройти, и пришлось председателю на Николаевом грузовике добираться. Дорогу туда все по колхозным делам говорили, а оттуда уж до живого, до больного добрались. Видно, стукнуло начальство Родионова, потому что то и дело качал головой сокрушенно, курил и вздыхал:

— Вот оно ведь как, а?

А потом не выдержал:

— Слушай, Коля… Сколько годов тебя знаю — все дивлюсь… Силу где берешь? Ведь начальство, оно тоже с людским характером… Что с него стребуешь? Не любит, когда ему насупротив… А ты, я помню, сколь раз в глаза резал кому ни глянь… Я понимаю, без должности тебе терять все не к чему… Из-за баранки тебя никто не уберет. И всё ж скажи, как ты все это…

— Я просто… Начальник, он, прежде всего, товарищ мой по партии. Ошибается — скажу в глаза. А коли обиду затаит, так гнать его с высокой должности надо. Еще Ленин про это говорил. Вот и весь секрет.

Сына проглядел. Тут бы понять все пораньше. За Володьку спокоен. Этот ни перед кем шапку ломать не будет. И себя и другого не пожалеет за правду. Крутоват. А может, и не так уж?.. В ребячестве душа у него добрая была. Садились, бывало, с ним на обрыве у речки вечерами и тянули в два голоса:

… Ой да ты, кали-и-инушка…

Страсть как петь любили. И все наши, русские. Потом, правда, чуток стесняться стал, когда басок полез. Ну, да это у них, у ребятни, бывает.

А у него вроде бы и детства не было. В четырнадцать годов винтовку взял. За войну — три медали. Оно ж ведь кому как выпадало в войну. Иному иконостас на грудь, а иному и не доходило. Да разве за это воевали? За Россию, за то, чтоб никто коваными сапожищами не ступал по земле ее святой. И завсегда так будет. Хотя и ордена приятно иметь: заслуги чего от людей прятать? Ни к чему.

После войны направляли его учиться. Одолел десятилетку вечернюю. Слали от военкомата в политехнический институт в Харькове. Все права у него на это дело были. Четыре ранения, награды. Не пошел. Брат и сестренка на руках были. И отец в отряде не раз говорил:

— Ты, Коля, за малышей в ответе… Если что со мной и с матерью произойдет — ты старший. За отца и мать сразу. Ты выдюжишь. Нам, Рокотовым, в самый тяжкий момент один выход: зубы стиснул — и свое делай. И тогда ничто тебя не сломает.

Так и жил. Всякое было. Иной раз и плакать хотелось, да что толку? Кому пожалуешься? И не умел, кстати, он жаловаться. И Володьку приучил. Только вот Лида… Когда была виноватой, можно было и за ремень взяться. Да так и не решился ни разу в жизни. Не мог руку ни на нее, ни на Володьку поднять. И сына вырастил так. А надо бы пороть. Вон они какие теперь. Ни голода, ни холода не знают. От безденежья не страдают. Одевается парень как самостоятельный. А толку — чуть. Институт, сукин сын, бросил. Видите ли, профессор ему что-то там не так сказал. Ишь, благородных кровей какой! Когда поступал в этот писательский институт, отца не спросил. Вожжа под хвост попала. Дюже самостоятельный. Гляди какой… Сам поступал, сам ушел. А теперь что? Валяется целыми днями на кровати, романы осваивает. Ничего, голубок. Вот техника новая в колхоз придет, пойдешь как миленький на трактор. Слава богу, хоть специальность получил в свое время. А там в армию. Ничего, на пользу таким лоботрясам.

Думал так, а сам понимал, что напрасно на сына так. Работы парень никогда не чурался. Только вот холили его да лелеяли. Сами тянулись как могли, а у сыночка чтоб все было как у других. Дурацкая психология. Уж он лучше других это понимает, а куда денешься, коли ему, сыну чертову, счастья хочешь. Мог бы, так спиной своей, а то и грудью от всего закрыл бы, что ему на пути попадается.

В армию, похоже, по осени заберут. Двадцать первый год хлопцу. В институте все освобождения получал. Теперь пусть служит. Там научат уму-разуму. Упрямых да с характером там быстро на путь истинный призовут.