Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

— Как у него дела?

— Избрали первым секретарем райкома партии. Доволен, судя по всему.

— Он из всех нас самый способный, — она убрала стоящую перед ним сковородку, поставила чай. — Что ты на меня смотришь? Постарела?

— Нет. Просто давно тебя не видел. Иногда я вообще думаю, есть ли у меня жена? И все чаще прихожу к выводу, что, наверное, нет.

Она усмехнулась, глянула на него, потянулась:

— Есть предложение перенести прения на утро… Страшно хочу спать. Тебе где стелить? В кабинете или в спальне?

— В кабинете… — сказал он, и голос его прозвучал отчужденно, и она согласно кивнула головой, ушла стелить.

А он допивал чай, так и не заметив, что не клал туда сахара, и думал о том, что все складывается к лучшему и что завтра он внесет в план еще одну коррективу; после того как она прочтет письмо, он потребует его для просмотра, потому что имеет на это самое полное право. Жаль только, что придется теперь разъяснять все на работе, а это не хотелось бы делать, потому что развод на пятом десятке — это пошло.

Он пошел в кабинет, где на диване было постелено, быстро разделся и лег, думая о том, что в жизни, конечно, ему не повезло, но есть дочь, о которой он будет заботиться, есть работа, которую он любит… Боже мой, что нужно человеку еще?

Да, надо сказать Лиде, чтобы она разбудила его часам к десяти. Конечно, надо сказать, а то ведь ему предстоит кое-что сделать. Он встал и пошел в спальню и увидел, что Лида сидит на краю постели и всхлипывает. И это для него было совсем непривычно, чтобы Лида, его Лида, которая никогда не плакала, во всяком случае при нем, вдруг сидит и всхлипывает. А он слез женских не переносил вообще и, увидав такую картину, застрял на дороге и не мог сделать больше ни шага. И в эти мгновения он почувствовал себя такой сволочью, эгоистом, подлым ревнивцем, сокращающим жизнь близкого человека, троглодитом, бездушным негодяем и так далее, что самым логичным поступком для него оставалось только одно: подойти и попытаться утешить ее, в конце концов, попросить прощения, потому что он действительно думал о ней черт знает что…

Он обнял ее, поцеловал в мокрую щеку и почувствовал, что она, как когда-то очень давно, в забытой юности, всем своим тугим горячим телом приникла к нему. И он еще подумал о том, что в июле светает еще очень и очень рано…

— Это будет большая стройка… Гораздо больше, чем ты представляешь. Почти три тысячи километров железной дороги через тайгу. Сейчас завершается уточнение трассы. Раньше, когда мы работали на западном участке дороги, было труднее. Сейчас все-таки легче. А вообще устаешь. Тайга, мороз или грязь… Трудно.

Дела все закончены, вещи уложены. Отправлена телеграмма Николаю в Лесное, Володе в Васильевку. Все извещены о том, что девятого июля чета Чугариных имеет возможность быть в гостях у Рокотовых. И сейчас, в ожидании поезда, Игорь с женой прогуливаются по перрону.

Решено ехать в Лесное. Володя сможет подскочить на денек-два. Ничего, вырвется. Найдет время, чтобы увидать родную сестру. Николай жалуется, что вот уже около года не изволит младший брат появиться. А езды на машине ровно два часа.

Игорь думает о том, что его репортажи из Чили получили одобрение. Возможно, по этой причине генеральный так легко согласился на его незапланированный отпуск. Чилийские репортажи Чугарина прошли во многих социалистических странах. Особые похвалы вызвал репортаж из Эль-Конте со снимками. Друг Франсиско, дойдет ли до тебя какая-нибудь из газет с этим репортажем? И со снимком, где у тебя, как у солдата на передовой, голова затянута бинтами?

Жаль, если ему не доведется прочесть то, что о нем написано. Впрочем, за одно Игорь может поручиться: в следующую поездку в Чили он привезет Франсиско пачку газет, где тот сможет прочесть о себе. А то, что следующая поездка будет скоро, тоже не вызывает сомнений. Во время беседы у генерального Игорь подробно рассказал обо всем виденном. Шеф полистал текст репортажа, отложил его в сторону, сказал, глядя куда-то за окно:

— Да, боюсь, что там будет жарко… Что ж, идите отдыхайте. Когда вернетесь, возможно, придется ехать еще раз. Нужно больше писать о чилийских товарищах. Сейчас там фронт.

В редакции передали ему все письма, полученные на его имя за эти дни. Так, пустяки. Кто-то приезжает и просит организовать гостиницу в Москве, кому-то нужно помочь по части «проталкивания» материала в редакции; пару поздравлений с днем рождения от бывших случайных знакомых.

На перроне суета. Летом половина Москвы начинает кочевать на юг, к теплому морю, к ласковому солнышку. Хорошо, что удалось взять билеты именно на харьковский поезд, его хоть штурмом не берут пассажиры, потому что не к морю идет.

У Лиды настроение веселое. Отчет сдала благополучно. И кому: самому Любавину. Заодно подсунула заявку на два вездехода и грузовик. Подписал, только глянул мельком. А ожидала, что будет ругань. Быстренько схватила с его стола бумагу — и к снабженцам. А Коленькову телеграмму тут же отстучала: виза есть, торопите снабженцев. Теперь ребятам можно будет на участки по трактору дать, а то приходилось грузы в партию на них возить. А впереди осень и зима.

Думала о Николае. Самый старший из Рокотовых. Его дом стал и их с Володей домом. Никаких дипломов не успел получить Николай. Надо было сестру и брата в люди выводить.

Думала о том, что целый месяц можно будет ходить в лес, к речке, и обязательно босиком. И будет лежать на белом горячем песке; такой она видела в жизни только еще в одном месте, кроме Лесного, на берегу безымянной таежной речки, которую остряки-трактористы назвали Веселой. А веселого там было мало: бурелом на берегах, на подступах болота. А им нужно было спрямить трассу именно где-то здесь. И они две недели бродили по берегам речки, отыскивая всякие приемлемые варианты, и однажды она с Колей Гатаулиным вышла на чудное место, мысок, где был такой же песчаный пляжик, как в Лесном, и песок такой, что хоть считай каждую песчинку. Купаться, правда, не хотелось, потому что было всего восемь градусов плюс, а вода наверняка и того меньше, но день был солнечный, и они с Колей помечтали о том, что когда-нибудь где-то здесь построят мост и обязательно будку обходчика и кто-то обязательно будет приходить сюда купаться. И Коля, пока она переобувалась, перематывала портянки, успел по старой озорной школьной привычке вырезать на стволе огромной лиственницы перочинным ножичком— «Н. Гатаулин. 1972 год». А потом она, на правах старшего, более опытного и более умного человека, ругала его за такое варварство, а он молчал и сопел обиженно, потому что работал в экспедиции сразу после армии, и было ему от роду всего двадцать один, и жизнь казалась ему похожей на книгу, в которой прочитаны только первые страницы и впереди самое интересное и увлекательное.