Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Два с лишним месяца, когда не было Дорошина, Рокотов все время чувствовал его руку. Сомнения и увертки Паши — это ведь тоже Дорошин. Вечная боязнь талантливого Сашки, молчание Пети — все это следствие дорошинских привычек.

И все-таки он был благодарен судьбе за то, что когда-то на его жизненном пути встретился Дорошин. Что он помог ему разобраться в себе, научил переносить удары. Вот только наносить их не захотел научиться Рокотов. И не жалеет об этом.

Впрочем, это качество и ценил в нем Павел Никифорович. Поэтому доверял ему больше, чем кому бы то ни было.

И вот он в знакомом доме. Дорошин встает с кресла, руку протягивает. Будто не было ничего между ними. Как ценит Рокотов это умение старика перешагнуть иногда через многие вещи, когда речь идет о деле.

— Ну, садись, садись… Давненько я тебя не видел. Хотя о твоих подвигах наслышан. Много всякого, — лицо его расплылось в улыбке, и она, эта улыбка, была по-настоящему искренней, дружеской. — Ну-ка, мать, дай нам чего-нибудь закусить… Сегодня доктор Косолапов разрешил погрешить малость обычной пищей. Ох-хо-хо… каково мне, чревоугоднику, поститься. Если б ты только знал, Володя. Оля, окрошечки своей неси. Первый секретарь уже, поди, с полгода такой не пробовал. А я без нее, как всякий русский человек, трудно себя чувствую. А все эти шницеля и прочие бифштексы — чепуха… Деды крепко свое дело понимали. Все в натуре. Чтоб хлеба тебе не подсунули под маркой мяса…

Он говорил, а сам внимательно наблюдал за собеседником. Ох, как хорошо понимал его Рокотов. Примеряется пока что Павел Никифорович. Посмотрел бумаги, которые ему Григорьев оставил. Оценил все.

— Та-ак… Ну что, Володя… Готов старик признать: твоя взяла. Обосновал как надо. Цифры реальные. Давай думать вместе. Не возражаешь?

Вот это да… Чтобы Дорошин такое прямо сказал? Тут обалдеешь от неожиданности. Ждал Рокотов все со словами «приблизительно», «возможно», «допускаю». А тут прямо в лоб. Да, видно не совсем еще знал он возможности Павла Никифоровича.

— Я очень рад… О чем разговор, Павел Никифорович? Я все время мечтал о том, чтобы вот так, как раньше, вместе… Верю в вашу способность найти самое главное.

— Ну, это ты зря… — Дорошин был доволен. — Тут уже все вы сами без меня прикинули. И перемычка между карьерами для вскрыши — тоже ход неплохой. Хотя, честно говоря, планировал я ее год на восемьдесят второй… Вдруг с новой шахтой затор? А у меня резервик — вот он… В нашем деле шутить не будут. План есть, и тут тебе хоть наводнение, а тонны дай. Вот и приходится тройную бухгалтерию заводить. Так что есть предложение начинать работы по проекту на Кореневке… Я подсчитал кое-что… Двенадцать миллионов семьсот сорок три тысячи у государства в кармане остается. Экономия. Дело.

Рокотов потянул из рук Дорошина карту:

— Тут, Павел Никифорович, такое… Мы отбираем у колхоза вначале четыреста двадцать гектаров, а потом еще семьдесят. Всего четыреста девяносто. Надо силами комбината провести рекультивацию земель. Здесь, за Красным, овраги… Триста девять гектаров. Было бы отлично, если б их возвратить колхозу в качестве пригодных к использованию площадей.

— Погоди… Я тебя, ей-богу, не пойму… Мы берем у Насонова пустошь. Здесь он не сеет. Овец пасет. И ты хочешь, чтобы я, взамен этих дерьмовых земель, рекультивировал ему в другом месте триста гектаров? Так я тебя понял?

Рокотов кивнул:

— Да, вы поняли меня правильно.

Дорошин засмеялся, поглядел на него, покачал головой:

— Слушай, Володя… Ты из меня ваньку не строй. Я дело от тебя хочу услышать. Почему я за дерьмо должен платить рекультивацией… Это ж не мелочь, ты знаешь. Это затраты дай тебе бог.

— В свое время мы взяли у Насонова семьсот гектаров отличного чернозема… Это там, где сейчас рудник. Вы помните, Павел Никифорович?

— Ну… Так это ж когда было? А потом, он не требует рекультивации. Ему земли хватает. Говорят, на первое место по району с урожайностью вышел.

— Хорошо. Завтра же он пришлет официальное письмо с просьбой начать рекультивацию колхозных земель в компенсацию отторгнутых в свое время под рудник.

— Ты ему подскажешь?

— Я.

Дорошин медленно поднялся, сделал несколько шагов к окну, постоял немного там.

— Слушай, — сказал он совсем мирно, — я очень хочу жить с тобой в мире и согласии. Ты пойми меня, Володя… То, что ты предлагаешь, — это невозможно. Это пропасть, в которую мы будем бросать деньги… Не наши с тобой, а государственные… Да я ему лучше сотню гектаров искусственного орошения сделаю… Он на этих участках такую пшеницу возьмет, что ему и рекультивации оврагов не надо. Если б они землю как надо загружали! А то ведь только на нас шумят. Ну, дались тебе эти триста гектаров!

— Рекультивацию надо делать, Павел Никифорович… И никуда мы от этого не уйдем.

— Слушай, но почему мы? Пусть область делает. Я готов кому угодно платить деньги за все эти работы.

— Мы не должны терять землю.

— Господи… Да ее у нас миллионы гектаров дурняком ходят. Погляди внимательно… Сколько дорог на полях, сколько полос отчуждения? А ты по мелочам.

— Павел Никифорович!!! Ну зачем нам торговаться? Надо делать рекультивацию. Давайте вместе думать.

Лицо Дорошина было багровым. К чему этот разговор сейчас? Старик еще не оправился как следует от удара. Вот выйдет на работу, тогда все вопросы и надо решать.

— Слушай… Я тебе как ученику своему бывшему говорю: не могу я сейчас отвлекать силы и технику на рекультивацию… Пойми меня… Может, последние годы скриплю… Карьер хочу видеть новый. Понимаешь?

Рокотов удивился тому, что Павел Никифорович не кричит как обычно.

— Я не хочу вас расстраивать. Давайте мы потом поговорим. Когда вы на работу выйдете.

— У тебя в кабинете? Не хочу!

— Хорошо. Я приду к вам.

— Это твое последнее слово?

— Да.

— Ладно. Тогда гляди. У меня все.

Рокотов поднялся. Дорошин сидел в кресле и разглядывал карту.

— До свиданья, Павел Никифорович, — сказал Рокотов.

— Будь здоров, — буркнул тот.

В дверях Рокотов столкнулся с Ольгой Васильевной. Та несла две полные миски окрошки.

— Куда же ты, Володя? — удивилась она. — Вот и окрошка приспела.

— Некогда, Ольга Васильевна… В другой раз. Спасибо большое.

Когда он выходил, то слышал, как она спросила у мужа:

— Опять поругались? Ну что ты за человек такой?

Дорошин что-то ответил совсем неразборчиво.

Уже потом, дома, Рокотов задумался над природой этого закоренелого дорошинского упрямства. В чем тут дело, почему этот мудрый, житейски опытный человек, великолепный специалист и организатор не хочет понять главного: надо делать все так, чтобы не оставлять за своей спиной людских осуждающих взглядов? Торопились, провели дренаж карьеров, а воды в округе нет. А ведь можно было найти выход. Можно. Пусть затратили б больше средств, зато не уничтожали бы природу. И ведь сейчас не хочет понять простого: не нужны по краям карьеров тысячи тонн драгоценнейшего чернозема… На полях он нужен, чтобы родить, чтобы давать людям хлеб. А сейчас вон сколько их, терриконов… Только не из отработанной породы, а из первосортного чернозема. И лежит десятилетиями. Нет. Тут уступать нельзя. Преступно уступать.