Матвей Ройзман - Эти господа

Проезжая по евпаторийским улицам, Мирон Миронович видел государственные и кооперативные вывески; но на кофейных и закусочных, под притолоками, притаились вывесочки частных владельцев. Эти вывесочки радовали глаз Мирона Мироновича, он даже подмаргивал им, как смазливым дамочкам, и выкрикивал по адресу какого-нибудь шашлычника:

— Молодец, Халиль-Хай Редияов! Так им, сукиным сынам, и надо! Жри частный шашлык, или подыхай с голоду!

Извозчик осадил лошадей перед Об’единенным рабочим кооперативом, Мирон Миронович велел ему подождать и, прежде чем войти в лавку, посмотрел на витрину. В витрине гостили окорока, колбасы, рыбы, фрукты, украшенные зеленью, цветными лентами и плакатиками:

ВРЕДИТЕЛЕЙ И БЮРОКРАТОВ, АГЕНТОВ КЛАССОВОГО ВРАГА, ВОН ИЗ АППАРАТА ПРОЛЕТАРСКОГО ГОСУДАРСТВА!

Мирон Миронович направился к моложавому приказчику, спросил полкило кедровых орехов и, когда приказчик стал отвешивать, справился о заведующем. Приказчик показал пальцем на маленькую дверь, где мелом было написано: «Хода нет». Мирон Миронович сунул чек в карман и, стараясь показать, что он — свой человек, подошел к двери и толкнул ее. Он вошел в кладовую, трое парней таскали со двора мешки с мукой, белая пыль кружилась по комнате, лезла в рот и покрывала одежду. Отмахиваясь платком от пыля, как от москитов, Мирон Миронович весело воскликнул:

— Братцы, куда девался зав?

— Товарищ Тру-ушин! — крикнул один из парней, обернувшись назад. — Качай сюда!

— Качаю! — ответил русый парень, появляясь с мешком за спиной. — Что случилось?

Мирон Миронович сказал, что он — член правления Москоолхлеба и прибыл для специальных переговоров с Об'единенным рабочим кооперативом. Трушин посмотрел мандат Мирона Мироновича, похлопал себя по куртке, исчез на секунду в мучном облаке, потом, выплывая из него, вытер лицо рукавом и повел Мирона Мироновича в свой, как он назвал, чулан. Действительно, кабинет Трушина имел одно подслеповатое окно и был так мал размером, что Мирон Миронович удивился, каким образом в комнату вместились столик, стул, скамья и металлическая плевательница. На скамье уже сидело двое, Мирон Мирнович сел сбоку, снял картуз и, вытирая на лбу пот, пожаловался ка жару. Первый посетитель, пайщик кооператива, не уплативший в срок паевого взноса и не получивший продуктов, размахивал членской книжкой и щелкал по ней пальцем. Трушин слушал, просматривая счета, и ни разу не перебил пайщика. Когда пайщик в сердцах швырнул свою членскую книжку, Трушин, взяв ее, раскрыл.

— Дорогой товарищ! — сказал он. — Вы не внесли взнос, а мы не включили вас в списки. Если бы вы были на нашем месте, вы сделали бы то же самое! Мы отвечаем перед вами, членами кооператива, за правильное распределение продуктов!

Пайщик взял книжку из рук Трушина и выслушал, сколько ему надо внести денег, чтобы восстановить права. Второй посетитель, поставщик фруктов, обескураженный происшедшим разговором, говорил тихо, то и дело оборачиваясь и поглядывая на Мирона Мироновича. Трушин показал фруктовщику акт на ящик недоброкачественных груш-дюшесс, фруктовщик предлагал взять половину убытка на себя и клялся, что от сделок с кооперативом терпит постоянный перерасход на доставке.

— Гражданин! Убыток от этого понесу не я, а все члены кооператива, — проговорил Трушин и кивнул головой на пайщика. — Вот, спросите товарища!

Пайщик с яростью напал на фруктовщика и на Трушина, грозя написать обо всем в жалобную книгу. Едва улыбаясь, Трушин смотрел на пайщика, потом взял счеты и стал быстро перебирать костяшки. (Мирону Мироновичу, полжизни отщелкавшему на счетах, показалось, что пальцы Трушина не касаются костяшек, костяшки сами знают, какие цифры надо класть и куда надо скользить по проволоке.)

— Присаживайтесь, товарищ!

Мирон Миронович пересел на стул, стоящий перед столом, провел рукой по подбородку, и улыбчивый зайчик пошевелил ушами в углах его рта.

— У нас в Москве о хлебозаготовках рассуждают да покрикивают, а у вас хлебушко подвозят! — начал он издалека. — Откуда такие кулищи достали, никак в толк не возьму. Будь это в Малороссии, там, известно, хлеба по горло. И так сказать: хлеб за брюхом не ходит!

— Мы сегодня первый красный обоз привезли. Из еврейских колоний! — сказал Трушин, разглядывая Мирона Мироновича, мандат которого ему показался подозрительным. — В этом году у них хороший урожай!

— Удивительное дело! — воскликнул Мирон Миронович, ковыряя пальцем промокательную бумагу. — Всю жизнь торговали, а теперь крестьянами заделались!

— Простите, вы рассуждаете, как обыватель! — сказал Трушин. — Вы слыхали, что такое процентная норма?

— Слыхать — слыхал!

— Представьте себе: для вас закрыта дорога на государственную службу, производство и в сельское хозяйство. Плюс к этому вы не можете жить, где вам это удобно и выгодно! Вам остается торговля и ремесло!

— Так-то оно так! — поспешно согласился Мирон Миронович. — Только были у меня хорошие знакомые из евреев, и, доложу я тебе, какие фабрики имели в столице! Одного знал: у него имение в тысячу десятин было. Куда нам, дуракам, чай пить!

— Это вы говорите об евреях-богачах. Им хорошо жилось. Им все разрешалось. Царь даже от погрома оберегал! Вам, как кооперативному работнику, следовало бы знать эти простые истины!

— Само собой! — выпалил Мирон Миронович, растерявшись от такого замечания. — Только это я про Фому, а ты про Ерему! Я к тому, что, дескать, евреи мало способны к земельному делу, а у них — откуда что берется!

— Тут две причины. Во-первых, когда евреев притесняли, у них развился максимум выносливости и энергии. Во-вторых, они не привыкли к сохе и лошади, а, наоборот, предпочитают трактор и культурное хозяйство!

— Я и говорю! Башковатый народ!

— Конечно, и психология имеет большое значение! В местечке еврей разорялся, голодал. Вдобавок, мелкий торговец был лишенцем. А в колонии он — член коллектива, имеет землю, жилище и инвентарь! — продолжал Трушин, беря красный карандаш. — Я раз десять был в еврейских колониях. Насмотрелся! По чести скажу: будут евреи кормить белым хлебом республику!

— Слов нет! Работяги! — поддакнул Мирон Миронович, желая и боясь продолжать опасный разговор. — Брехали мне, будто Америка дает евреям деньги, и к тому немалые!

Трушин отодвинулся от стола, провел рукой по русым волосам (волосы были зачесаны от лба к затылку), и над его переносицей наморщился треугольный бугорок. Голубые глаза Трушина смотрели поверх головы Мирона Мироновича, от этого они стали больше и глубже. Все худощавое лицо Трушина, подчеркнутое синими жилками на скулах, застыло в сосредоточенности. Он сомкнул губы, подался вперед, чуть-чуть наклонив голову, и, казалось, что он прислушивается к цветению своей мысли.