Михаил Стельмах - Над Черемошем

— Целых два, — кивает головою Букачук и обращается к Миколе: — Не было у меня за весь век ни конька, ни бычка, а с пустыми руками не хочу идти в колхоз. Примите от меня хоть эту вот скотинку, — он раскрыл полы тулупа, и на людей посмотрели две любопытные мордочки ягнят. — Это у меня самые лучшие, породистые.

— Так мы же овец не обобществляем.

— Знаю, Микола, да у меня на овец легкая рука. А сейчас — полегчать ей во сто крат, чтобы у нас хорошее не переводилось!

— Ну, что мне с вами делать?

— Принимай, Микола, — гневается Букачук, — а то Михайлу Гнатовичу пожалуюсь. Подумай, тут дело не в овцах, а в гордости человеческой.

— Непременно принимайте, Микола Панасович. Нам надо делать то, что хотят люди. В этом суть новой, колхозной жизни, — громко говорит Галибей, и несколько гуцулов кивками подтверждают его слова.

— Вот это государственный разговор, — Юстин Рымарь даже подымает руку при этих словах, затем озирается по сторонам и несмело подходит к Сенчуку. — Микола, у меня к тебе… государственный разговор.

— Давно бы так! — весело откликается Сенчук. — Говорите.

— Уход за конским поголовьем — государственное дело? — гордо спрашивает Рымарь.

— Государственное!

— И я так думаю! — говорит Рымарь и вдруг, понизив голос, добавляет: — Так что назначь меня, Микола, ухаживать за моей лошаденкой.

Сенчук опешил, а Рымарь сразу догадался, что его государственный разговор в чем-то хромает, и поспешил выправиться, пока еще председатель не ответил.

— Только это не все, Микола. Мне бы хотелось не за одной лошадкой приглядывать, а, скажем, за десятком. Одна лошадка — это ведь еще не поголовье, а у нас же о поголовье речь.

— Так вы желаете стать конюхом? — пытается Сенчук уловить внезапную перемену направления мысли Рымаря.

— А как же! И увидишь, Микола, какое у нас будет поголовье! Тебе ведь невдомек — у меня душа весь век по скотине тосковала, да так и ссохлась без нее, как ремни на постолах.

— С сегодняшнего дня, Юстин Андриевич, назначаю вас конюхом. Желаю вам больших успехов. Чтоб в газетах гремело ваше имя.

— Ну, имя загремит или нет — это неизвестно, а уж кони загремят! Ого-го-го! — и Рымарь взмахнул кнутом. — Спасибо, Микола, за государственный разговор! Уважил старика. Такое сказал, словно на четверню коней посадил меня!

— Значит, понравился старику государственный разговор? — смеясь, спрашивает Чернега, шагая с Миколой Сенчуком в конюшню.

— Понравился. А молодые конюхи и сын Рымаря прямо пищат — не дает им старик ни в чем спуску. Пищат, а слушаются, — так уж у гуцулов заведено, пускай дед говорит даже и не совсем то, что надо, все равно послушают.

— Микола Панасович, а не лучше ли, чтоб деды говорили совсем то, что надо?

— Так, может, созвать общее собрание дедов?

— Ну вот, сразу — собрание, да еще и общее! Лучше так, запросто, поговорить. Кое-что они нам подскажут, а кое-что и мы им.

— Выходит, созвать совещание дедов?

— Да не совещание созвать, а дедов, — поправляет Чернега. — Микола Панасович, сколько мы вас предупреждали насчет разных заскоков, а ты таких глупостей натворил!.. Удивляюсь и не могу тебе простить…

— Что ж я наделал? — растерялся Сенчук.

— Зачем ты обобществил ягнят Букачука и ульи Заринчука?

— Я не хотел записывать.

— Однако записал?

— Записал, но как подарок, потому что Марьян сказал, что к вам пойдет жаловаться, если я человеческую гордость не ценю. И с Юрой до ссоры дошло. И верно он говорил, что не было у него за всю жизнь крупного скота, вот и дает на новую жизнь ульи. Как примету на счастье.

— А теперь на твое несчастье посыпались про тебя анонимки и в райком, и в редакцию, и в прокуратуру.

Сенчук вспыхнул:

— Это нечестный человек писал!

— И мы так думаем. Честный человек писал бы в одно место и, верно, не постыдился бы поставить свою фамилию… Хорошо, я поговорю сегодня и с Марьяном и с Юрой. А ты больше таких вещей не делай, а то, сам видишь, за нами следят не одни только друзья. Гляди, придется еще побеседовать и с прокурором.

— Моя совесть, Михайло Гнатович, чиста, — Сенчук посмотрел прямо в глаза секретарю райкома, — я людям добра желаю и об этом буду с кем хотите весь век говорить, а еще больше — делать.

— Заговорила гуцульская кровь, — любуясь Сенчуком. Чернега улыбнулся.

А Микола тотчас смутился.

— Я, Михайло Гнатович, пойду к старикам, а то пока им растолкуешь, что к чему, вечер настанет.

Старики стали собираться в сумерки, а беседа с ними оживилась только поздним вечером.

Но вот разговор с дедами в самом разгаре, и глаза у Михайла Гнатовича весело поблескивают, следя за выражением каждого лица. Хорошо, что старики уже отложили в сторону дипломатию и заговорили, не скрывая ни надежд, ни опасений, ни сомнений.

— А верно говорит товарищ секретарь. Надо, чтобы не работа ждала людей, а люди встречали бы ее, как невесту. Только тогда выйдет толк, — начинает свое первое в жизни выступление Юстин Рымарь. — Я в конюшне заведу порядок по инструкции: чтобы и уход был, и прирост, и приплод справный.

— Много хорошего сказал товарищ секретарь, только к нам такое житье не заглянет, — с безнадежным видом, выпячивая сухие губы, говорит Савва Сайнюк, — бедная у нас земля, и сами мы бедняки.

— Маленький человек не о золотых горах, о куске хлеба заботится.

— А кто вам сказал, дядя Савва, что вы маленький человек?

— Да разве, Михайло Гнатович, не маленький? Бедный, старый… Хоть вы-то не смейтесь надо мной.

— Я не смеюсь, я сержусь на вас.

— На меня? Побойтесь бога, Михайло Гнатович, за что ж вам на старика сердиться?

— За то, что вы себя маленьким да стареньким выставляете. Лауреат Сталинской премии Марко Озерный тоже стар. А вот взял да и перегнал по урожайности кукурузы всю Америку. Бабка Олена Хобта тоже немало прожила на этом свете, а Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета.

— Да за что ж старухе такой почет?

— За честный труд на колхозной земле.

— Так она, выходит, не такое уж большое начальство?

— Не такое уж большое. Звеньевая.

— Как моя Мариечка? — обрадовался старик. — Не сердитесь на меня, Михайло Гнатович. Может, я и никаким начальником не стану, а работать буду как следует.

— Зарубим себе на носу: может, сперва будет и трудно, но работать нужно так, чтобы поскорей к достатку пробиться. Правду я говорю? — дед Стецюк обводит всех взглядом. — Нельзя нам откладывать это дело на долгие годы, мне еще самому хочется пожить зажиточно, а теперь у нас для этого все в руках и в голове. На горах с солнечной стороны, думаю, слива вырастет и другие деревья, а также табак.

— Еще хочу сказать насчет строительства, — гнет свое Марьян Букачук. — А что, дед Савва знает, как кирпич обжигать?