Михаил Стельмах - Над Черемошем

В хате Ксени Дзвиняч сидит за книжкой Олена Побережник и твердым пальцем так нажимает на буквы, словно собирается выкорчевать их.

— Ксеня, любушка, ты так все в голову вкладываешь, что Лесь теперь не нахвалится мною. «Настоящий талант», говорит. Двадцать лет вместе прожили, а он только теперь заметил, что рядом с ним настоящий талант.

— Ой, талант ты мой вспыльчивый! — говорит с усмешкой Ксения Петровна и вздыхает, вспоминая прелесть вечеров, когда и ее ждала радость — ласковый взгляд и доброе слово Юры.

Олена приняла вздох Ксени за упрек и резко подняла голову.

— А что делать, если у меня характер как кипяток? Лесь говорит, что я сперва окажу, а потом подумаю, а я, поверь, и то и другое разом делаю, только не могу держаться спокойно, как ты. Что ж делать то?

— Да, наверно, сперва подумать, а потом говорить.

— Ты будто сговорилась с моим Лесем. Видно, придется и впрямь послушаться вас… Ой, Ксеня, пора уже в лабораторию идти! — и она вскочила из-за стола и завертелась перед зеркалом.

— Оленка, для кого это ты так прихорашиваешься?

— Для науки, любушка, — серьезно ответила женщина. — Я в ней хоть и мало смыслю, однако ни одного слова агронома не пропущу. Он так славно все растолковывает, что маленький разберется.

В хату-лабораторию женщины пришли с опозданием, на цыпочках пробрались на задние парты.

— Катерина Юстиновна, кто в колхозе центральная фигура? — спрашивал Нестеренко.

— Центральная фигура в каждом колхозе — бригадир, — уверенно начала девушка и, лукаво блеснув глазами, запнулась. — А в нашем, Григорий Иванович, центральная фигура, наверно… Олена Побережник.

Все расхохотались.

Олену охватило возмущение, но она, обведя всех взглядом, сдержала гнев и, переждав смех, отрезала Катерине:

— Я в твои годы почище зубы скалила. Только я еще посмотрю, как ты их сожмешь, когда Олену Побережник и впрямь выберут центральной фигурой…

После занятий Олена хотела разыскать Катерину Рымарь, но та словно сквозь землю провалилась.

— Удрала бессовестная девчонка, — пожаловалась Олена Ксене и тихо спросила ее: — Правда, любушка, я сегодня сперва подумала про центральную фигуру, а потом уже сказала?

— И хорошо подумала, — подбодрила ее Дзвиняч, — потому что заглянула вперед и увидела, что станешь бригадиром.

— Да ведь надо же вперед заглядывать, — повеселев, подхватила Олена.

Утром она первой вышла на кукурузное поле и с тревогой принялась сравнивать свою и соседскую делянку. Осмотр не утешил, а расстроил звеньевую, и когда на дороге появилась Ксеня Дзвиняч, Олена побежала к ней.

— Ксеня, голубка, я больше глазам своим не верю! Доброе утро… Твоя кукуруза уже перегоняет мою и корнями и ботвой. Что вы ей шепчете?

— Научные слова… И знаешь, Олена, машина не сапка. Тракторист нам очень помог.

— Тебе, Ксеня, — хоть сердись, хоть не сердись, скажу по правде, — все помогают! — с сердцем проговорила Олена и быстро пошла навстречу Миколе Сенчуку. — Товарищ председатель, я так больше работать не могу! Добрый день.

— Доброго здоровья. Что ж вам мешает работать?

— Несправедливость. Возле одних звеньев у нас все кружатся, как пчелы вокруг меда, а есть звенья, от которых все отворачиваются, словно от пустой миски. На делянке Ксени Дзвиняч машина встречает и утренние и вечерние росы, а мы по своей земле только сапками колотим. Что мы, хуже других?

— Вам трактор нужен?

— Ясно!

— Поздно опомнились.

— Это почему же?

Сенчук прищурился.

— Потому что одна женщина из бригады Леся Побережника покалечила трактор своим инструментом.

— Сапкой?

— Сапкой.

— Из бригады моего Леся?

— Из бригады Леся Побережника.

— И Лесь не оштрафовал ее? — возмутилась Олена. — Мягок он с женщинами. А бригадиру и для женщин характер нужен.

Тракторист, широко усмехаясь, ведет машину на делянку Побережник. Олена с неловкой улыбкой незаметно воткнула сапку в землю и пошла навстречу дорогому гостю.

— Как живете, Павлусь?

— Спасибо, хорошо. А где ж ваш инструмент, тетка Олена?

Олена прикидывается, что не поняла вопроса.

— Пол-литра? Это уж, Павлусь, вечером поставлю. Разопьете с Лесем на доброе здоровье.

Василина Рымарь колотит сапкой зачерствелую землю на своем огороде и со всей доступной ее натуре мягкостью объясняет Юстину:

— Так что, муженек, одна у меня надежда — на мак. Продам его перед рождеством, может наторгую на хлеб, чтоб не глотать нам борщ с одними слезами.

— С какого боку ни поглядеть на твои слова — отовсюду рожа Палайдихи высовывается.

— Что это Палайдиха стала тебе костью поперек горла?

— А то, что она мне жену поперек жизни поставила.

— Это, стало быть, я тебе стала поперек жизни? — поднимает голос Василина. — А ты мне и вдоль и поперек стоишь! Все наши пожитки в колхоз сдал. Лошадка-то уж принесла бы нам жеребенка, а на будущий год еще одного, и жил бы ты, Юстин, припеваючи, как пан!

— Так ты хочешь, чтоб я, Юстин Рымарь, проклятым паном стал?! — рассердился он. — Помянешь мне еще раз это слово — ей-богу, раздавлю твоими телесами весь мак!

Василину словно ветром сдуло с грядки, а Юстин, шагая домой, сердито бормотал:

— Ей-богу, возьму как-нибудь свяжу ее воловодом и вывезу в поле силой, а то иначе никак не оторвать ее от собственного мака. Из-за нее и мак этот так въестся в печенки, что не захочешь ни есть его, ни глядеть на него.

— Подменили муженька, ой, подменили, — вслух горюет Василина, выходя из кукурузы.

— Опять ссорились? — сладеньким голоском спрашивает через плетень Палайдиха.

— Ссорились, — вздохнула Василина.

— Жаль человека, — покачав головой, проговорила Палайдиха. — Что он у тебя, впрямь обольшевичился или весь разум высыпал с овсом в конские кормушки?

— Это вы напрасно говорите, — насторожилась Василина. — Тут не в его разуме дело, а в крутом характере.

— Да, боженька мой, я ж только про характер и говорю. Из-за него и вам придется ясли грызть или весной древесными почками кормиться. Вот, может, маком только и спасете семью от смерти, а то…

— Придется спасать, — и Василина с силой стукнула сапкой оземь.

— Что деверь из Америки пишет?

— Что он может написать? Вместо хлеба пальцы грызет, никакой самой плохонькой работы нет.

— А вы слыхали, миленькая, что Бандера уже на Киев наступает?

— На Киев? — перепугалась Василина. — А что ж у нас так тихо?

— Спрашиваете! Да потому, что мы… в окружение попали.

Рассветные звезды уже бледнели, когда к озеру подъехала машина. Из нее вышли Чернега, Нестеренко, Сенчук и шофер.

— Должно, быть, Мариечка кинула в озерко волшебное снадобье, так вас сюда и тянет! — говорит Чернеге Сенчук.