Зигмунд Скуинь - Кровать с золотой ножкой

Поскольку Элвира отвлекла на себя внимание Леонтины от Индрикиса, то и он был ею вполне доволен. В остальном присутствие Элвиры он принимал с подчеркнутым равнодушием, в значительной мере объяснявшимся его неприязнью к плотскому присутствию посторонних, неприязнью, вынесенной из вонючих беженских бараков, переполненных несчастными скитальцами, из завшивленных товарных вагонов смутного времени. Эта девчонка или другая, какая разница. Знает он их! Вечно у них болят животы, того гляди в обморок упадут… Из всех созданий женского пола его внимания заслуживали только те, что обитали на киноэкране.

Паулис, отслужив в Риге срок армейской службы, привез Элвире в подарок фильдеперсовые чулки и был немало удивлен, увидев в комнате сестры выдвижной ящик, до половины заваленный чулками более тонкими и дорогими. Излишне говорить, что любимый братец в Особняке был принят с искренним радушием. Еще никто из домашних не навещал Элвиру, а потому она постаралась, чтобы по достоинству оценили ее новый образ жизни. С разрешения Леонтины стол накрыли в гостиной. Сначала был обед, потом пили кофе с ликером.

Служба нисколько не изменила Паулиса. Он остался все таким же балагуром, повесой, озорником и добрым малым. После супа Леонтина примирилась и с тем, что Паулис фамильярно называет ее «милой Леонтиночкой», а после второй рюмки ликера окончательно оттаяла, позволив Паулису нечто неслыханное в их доме — закурить в гостиной.

Разговор зашел о смерти Ноаса. Леонтина, как бы между прочим, осведомилась, чем Паулис объясняет тот факт, что Ноас не оставил завещания.

— Очень просто. Когда у человека одна-единственная дочь, какое еще нужно завещание. — Слова эти из уст Паулиса вырвались с такой легкостью, что их можно было воспринять и в шутку, и всерьез.

— Хотя бы для того, чтобы знать, что и где оставлено.

— Боже праведный! Да кто же в Зунте этого не знает! Ноас свое золото прятал в ножке кровати. В день поминовения усопших на кладбище он об этом сообщил Молодому Клеперису. Еще, правда, был разговор, будто в землю зарыл. Что-то он действительно зарыл, тут я мог поручиться.

Леонтина натянуто улыбнулась.

— Ты что же, не веришь, Леонтиночка?

— Ноас был не дурак. Да и ты тоже…

— Не скажи. Времена-то были неспокойные.

Еще после нескольких рюмок Леонтина велела Индрикису принести необходимые инструменты, и совместными усилиями огромный кожаный диван перевернули вверх ногами. У всех четырех ножек отпилили лапы с когтями, но так ничего и не обнаружили.

— Может, у него еще был какой-нибудь лежак? — высказал предположение Паулис.

Леонтина, взяв разгон, уже не могла остановиться. Всем пришлось взять по лопате, и работы по розыску наследства были перенесены в сад.

С тех пор это стало традицией. Всякий раз, когда в Особняк приходили гости, сначала садились за стол, ели, пили, пели, нередко даже танцевали, а под конец все вместе отправлялись в сад искать зарытое Ноасом добро. Старательней всех копала Леонтина.

В Зунте привыкли к тому, что на выборах местных властей борьба в основном велась между правыми центристами и умеренными радикалами. Предвыборные программы ровным счетом ничего не значили, на практике выборную компанию зунтяне воспринимали как единоборство толстого Вилцыня и тощего Круминя за честь быть городским головой.

Леонтине претил и тот, и другой, но толстый Вилцынь, владелец гостиницы и ресторана, акционер узкоколейки и председатель ссудо-сберегательного товарищества, мог больше пригодиться. Тощий Круминь при встречах с ней, прижимая ладонь к тщедушной груди, низко кланялся. Лицо у него было худое, какого-то чайного цвета, а на лацкане пиджака красовался орден. За Круминем стояли круги, с которыми Леонтина была меньше связана: богатые хуторяне, хлеботорговцы, отставные военные.

В ресторане толстого Вилцыня подавали дешевую контрабандную водку. Не слишком доверяя небезопасным поставкам по суше, Вилцынь отдавал предпочтение морским путям. Темными и хмурыми ночами спирт в территориальные воды доставлялся на «Росалии», быстроходной моторной лодке капитана Велло. Об отчаянных похождениях Велло рассказывали бездну историй. Эрмина из парикмахерской пришпилила к окантовке засиженного мухами зеркала фотографию красавца, похожего на артиста Валентино, и клялась, что это и есть капитан Велло, в чем многие, конечно, сомневались. Хотя бы потому, что эстонец Мик Хедама при виде этой картинки всякий раз смачно сплевывал сквозь пожелтевшие зубы вонючую табачную жвачку. А уж Мик Хедама знал Велло в лицо.

Это он, Мик Хедама, под предлогом проверки верш или переметов на своей шлюпке выходил навстречу «Росалии» и переправлял бидоны со спиртом на берег, что тоже не было секретом. Мик Хедама о своих занятиях рассказывал каждому, кому было не лень слушать его ломаную речь.

— Вчера torm {8} 8 Шторм (эст.) , сегодня udu {9} 9 Туман (эст.). , я море не ходить, все пьяниц большой горе!

Как-то в ночь с субботы на воскресенье — незадолго до Юрьева дня, а может, попозже — Леонтину разбудил стук в выходящее во двор окно. Пока сознание пробивалось сквозь толщу сна, Леонтина успела подумать, что ее потревожили в самый неподходящий момент. Стало быть, повод чрезвычайный: зунтян можно было обвинить в различных смертных грехах, но в отсутствии деликатности их не упрекнешь — по пустякам среди ночи с кровати никто не поднимет.

В ночной рубашке, набросив на плечи халат, еще не простывшая после теплой постели, она, пошатываясь, спустилась по лестнице, взялась за дверной крюк и строго спросила:

— Кто там?

— Я, золотце, я… — отозвался напористый, низкий мужской голос.

Оттого ли, что Леонтина все еще находилась во власти сна, от смутного ли подобия широты и полно- звучия голоса, но в мозгу полыхнула догадка — отец Янис! И сон как рукой сняло. Впрочем, Леонтина тотчас спохватилась: глупости, это не Янис. Не может этого быть!

Придя к такому заключению, Леонтина ощутила, как взгляд ее помутился от досады и раздражения. И разве что немного от любопытства.

На пороге, зачем-то сам себя освещая «летучей мышью», стоял здоровенный мужчина с такой веселой ухмылкой на лице, как будто его глупая проделка ему доставляла несказанную радость. Но он был не дурак: по выражению лица Леонтины сообразив, что дверь вот-вот захлопнется, он поспешил между нею и притолокой просунуть ногу.

— Вы что себе позволяете? Что вам нуж-но… — Теперь уж Леонтиной овладела настоящая ярость, голос дрожал, срывался.

Придвинувшись к ней, незнакомец плечом давил на притворенную дверь. И казалось, весь он пышет влажным дымом, как на полном скаку остановленный паровоз.