Илья Маркин - На берегах Дуная

— Смотри, почему не наблюдаешь? — прошептала Настя, и от этого едва слышного шопота Тоня вздрогнула и вновь прильнула к окуляру.

В светлом круге прицела рисовался черный изгиб траншеи. Перед ним виднелись колья и паутина проволочного заграждения. Позади поднималась вверх изрытая окопами равнина. Кое-где торчали почерневшие початки кукурузы. Виднелись какие-то нагромождения кирпича и камня. Тоня всмотрелась в них и увидела разбитую оконную раму, черепки, обгорелые остатки досок и бревен. Это, видимо, было жилое здание. Ей на мгновение опять вспомнился родной дом. Он, так же как этот, стоял на окраине деревни, и когда посмотришь на него из низинки, то за ним скрываются все деревенские постройки.

«Где-то жители?» — подумала Тоня, и ей представилось, как сидят сейчас те, кто жил в этом доме, где-нибудь в поле на холодном ветру. У них и дети, очевидно, есть, может, совсем маленькие. И теперь ни дома, ни одежды…

— В развалинах, видишь? — шепнула Настя.

— Где? — спохватилась Тоня.

— В развалинах дома наблюдатель, — спокойно ответила Настя.

За бурой грудой кирпича Тоня увидела что-то серое и неподвижное с двумя светлыми точками. Присмотревшись, она разглядела плечи, голову и бинокль. Теперь у нее не было никакого сомнения, что это сидит фашист и наблюдает за нашими позициями. Тоне сразу стало жарко и тесно в окопе. Совсем рядом от нее был противник, о котором три с половиной года говорили все.

— Прицелься хорошенько и стреляй, — тихо проговорила Настя, — только спокойно, не волнуйся.

Тоня нащупала пальцем спусковой крючок и, как на стрельбище, затаила дыхание.

В прицеле отчетливо было видно лицо гитлеровца. Он положил бинокль на землю и пальцами протирал глаза. Зеленая каска прикрывала его лоб. Тоня осторожно подводила перекрестье прицела, как учили ее, под грудь фашиста. Линии плавно двигались снизу вверх указательный палец правой руки по привычке давил на спусковой крючок. Сейчас должен произойти выстрел. «Никогда не жди выстрела, — вспомнились Тоне советы командиров, — иначе промахнешься». Она пыталась не думать о выстреле.

— Стреляй, что медлишь! — раздался над ухом голос Насти.

И в ту же секунду позади глухо ударили пушки. Через несколько секунд над головой прошелестели снаряды, и далеко за развалинами дома взлетели клубы черного дыма.

Тоня всмотрелась. Фашиста уже не было. Только примятая горка земли виднелась там, где он сидел.

Боясь взглянуть на подругу, Тоня с досады чуть не выстрелила в воздух.

Ее охватила обида и злость на себя. Первый раз в жизни пошла на боевое задание и так опозорилась. Ее, конечно, все в роте будут теперь презирать, а Настя назовет «болтушкой» и будет права.

Тоня прижалась к стенке окопа и, твердо решив не допустить новой оплошности, до боли в глазах смотрела в прицел.

— Разряжай, пошли, поздно. Сегодня день у нас неудачный, — неожиданно проговорила Настя.

Тоня с обидой и удивлением взглянула на нее, не поверив, что действительно нужно уходить, так и не сделав ни одного выстрела.

— Пошли, пошли, что смотришь? — строго проговорила Настя, и Тоня послушно разрядила винтовку, вылезла вслед за Настей из окопа и пошла ходом сообщения.

— Ничего, не волнуйся, — неожиданно обернулась и обняла ее за плечи Настя, — бывает.

Но и сочувствие подруги не успокоило Тоню. Злость на себя и обида за оплошность не оставляли ее. Она часто спотыкалась и еле поспевала за Настей. Похолодало. Легкие снежинки вихрились в воздухе.

Настя сняла с плеча винтовку, по обледенелым приступкам спустилась в землянку. Из тесной каморки пахнуло жильем. Настя зажгла лампу из артиллерийской гильзы. Красноватый свет озарил черные стены, узенький топчан, застеленный большим ковром, и столик в углу. На нем, старательно прикрытые телогрейкой, стояли два котелка.

— Старшина-то не забыл, — улыбнулась Настя. — Остыл только наш обед, подогреть надо.

— Сейчас растоплю, — бросилась Тоня к малюсенькой железной печке. Она присела на корточки, нащипала лучин и, найдя в своем вещевом мешке кусок газеты, подожгла.

— И дров натаскали, — раздеваясь, говорила Настя, — это дядя Степа, наверно.

Дрова разгорелись, потянуло теплом.

— Ты раздевайся, что стоишь-то, — причесывая волосы, проговорила Настя, — пообедаем сейчас и отдохнем. Наша работа кончилась.

Она достала мыло и полотенце и озабоченно смотрела по сторонам.

— Подожди. Я принесу воды. У ребят есть, наверное, — Тоня схватила котелок и бросилась было к выходу, но дверь, словно подчиняясь ее желаниям, сама открылась, и Тоня, бессознательно вскрикнув «ой», отступила назад. Перед ней, загораживая весь узкий просвет двери, стоял высокий военный в сером распахнутом плаще.

В бледном свете керосиновой лампы лицо его с прямым, немного привздернутым носом, смуглыми, слегка ввалившимися щеками и широким лбом казалось совсем молодым и удивительно красивым. С полминуты Тоня смотрела на него, ничего не понимая, и только когда он улыбнулся, сна поняла, что это был майор Аксенов, тот самый Коля Аксенов, о котором так много рассказывала ей Настя.

Аксенов старательно прихлопнул дверь и, щурясь от света, протянул руку Тоне, но тут же спохватился, торопливо шагнул вперед и смущенно проговорил:

— Не видно ничего. Здравствуйте, девушки.

Увидев Николая, Настя отшатнулась назад, не поверила, что это он, Аксенов, так жестоко обидевший ее. Зачем он здесь? Зачем пришел он сюда, в землянку, на передовую, в роту? Зачем пришел он сейчас, когда она перемучилась и успокоилась наконец.

Эти мысли мгновенно пронеслись в сознании Насти, и она, мелко вздрагивая воем телом, возмущенно смотрела на Аксенова, узнав, но не желая признавать его.

Она видела, как он растерянно стоял на месте, щурясь от света и, очевидно, ничего не видя перед собой, как он ошибочно протянул руку Тоне и от этого еще больше смутился, густо покраснел, смешно и беспомощно разводя руками, словно пытаясь поймать что-то невидимое. Всматриваясь в него, Настя все отчетливее видела его лицо, знакомое до каждой черточки, и его глаза — не то суровые, не то испуганные, но совсем не такие, какими она привыкла их видеть.

Аксенов шагнул вперед, видимо, теперь только увидел ее, и мгновенно и его лицо, и глаза, и вся фигура переменились. Он словно стал выше и стройнее, и одновременно во всем его облике Настя увидела что-то жалкое и приниженное, такое несвойственное ему.

— Здравствуй, Настя, — проговорил он едва слышно и этот голос, его, аксеновский, голос своим тембром и интонациями сказал ей все.

— Коля, — вскрикнула она и, словно подхваченная буйной силой, рванулась к нему, ловя его руки и забыв только что мучившие ее обиду и возмущение.