Виктор Московкин - Золотые яблоки

— Теперь мне уже никто не должен, — сказал Дода Иванович. — Новый порядок, в розлив не продаем.

Он порылся в ящике и бережно вытащил картонку с фамилиями должников. Фамилия Василия была обведена траурной чертой.

— Сколько он должен? — опять спросил Генка.

— Зачем так говорить? — вспылил Дода Иванович. — Никто мне не должен! Кто не приходит вовремя, уже не должен.

— Помер Василий…

Продавец взглянул на ребят странными налившимися болью шоколадными глазами.

Потом вздохнул и пошел запирать дверь. Из-под прилавка достал стаканы, налил вина.

— Ты остался один?

— Да, — сказал Генка и еще повторил: — Да. Когда-то у меня отец искал счастья с двугривенным в кармане.

— Не нашел?

— Не нашел…

— Что счастье? — впав в меланхолическое настроение, сказал Дода Иванович. — И я был счастлив. Заходили молодые люди выпить стаканчик. Чудесные люди, как дети. Чем обидел, не знаю. Новый порядок. В розлив не продаем.

Он грустно покачал головой, сполоснул стаканы и убрал вместе с бутылкой под прилавок. Снова открыл дверь.

— Хочу уехать… Куда уехать?.. Тоска грызет. Чем обидел, не знаю…

Дома у Генки — Женя Першина. Глаза припухшие, заплаканные. Приставлены к стене картины. На одной в окопе убитый солдат, вьется дымок папиросы. Веет от нее жуткой простотой: жизнь — щелчок по комару. В стороне рисунок с Перевезенцева. Василий успел сделать его только вчерне. И в куче цикл набросков — «Завод и люди».

— Григорию надо отдать, — сказала Женя, взяв в руки рисунок. — А солдата дай мне, если можно…

— Все твое… Бери, что нужно. Уйду в общежитие. Я здесь жить не могу. Я дня не могу остаться.

— Как странно, — грустно улыбнулась Женя. — А для меня каждый предмет, запах — родной.

— Жень, может, останешься? Тебе нужна будет комната. Живи, а я уйду.

— Спасибо, — сказала она. — Мне в самом деле понадобится комната. Дадут на стройке.

— Здесь Василий жил, — хмуро сказал Генка.

Першина обняла его, по-матерински тепло поцеловала. Генка зарделся: никто так его не целовал с тех пор, как себя помнит.

— Сколько лет прошло после войны, — горько сказала Першина. — Люди уже забыли, какая она, и в то же время она везде и всюду! В каждом из нас, как гадюка, живет она. У кого семью поразбросало, кого убили. Сколько женщин одиноких, без мужей! С кого спросить им за свою судьбу? Ребята сиротами растут, не зная отцовской ласки. А у таких, как Василий, она сказывается на каждом шагу, каждая боль напоминает о войне…

Она села на край кровати, жалко улыбнулась.

— Он ведь не умер, правда? Он будет жить в моем мальчике, нашем мальчике. Он повторится, мой милый, славный… Война — как гадюка. Она будет помниться и маленькому Василию. Я бы этого не хотела… Ой, как не хотела, малыш мой…

Илья тронул Генку за рукав, они потихоньку вышли. Першина все так же сидела на краю кровати. Наедине с горем.

Всякое бывает горе.

Что бы там ни было, завод должен работать.

Вышла из строя машина — ее заменяют новой. Ушел человек — на его место встает другой…

Дня через два Илья обедал в столовой и услышал сзади себя взволнованный голос Першиной:

— Простую сетку вяжут, а огрехов уйма, — приглушенно рассказывала она. — Подошла к одному. «Не то делаешь, — говорю, — не умеешь». А он взглянул на меня да этак пропел: «Не умею, не умею-у. Да катись ты к черту! Учить вы все мастера». Вот эту бригаду арматурщиков, товарищ Колосницын, и дай мне. Ребятишки, видно, толковые, да что с них сейчас взять. А мне хочется поработать с ними…

Жутко было слышать ее голос, в котором звучали и боль, и отчаяние. «Это она с тоски, точно», — подумалось Илье. — Как тогда с ласточкой: «Закрутилась ты, как я, горемычная…»

— Неожиданно это все, — голос прораба прозвучал недовольно. — Твоя бригада — основная. Как все пойдет без тебя? Извини, не могу.

— Я и не ждала, что сразу скажете: «Давай, Першина, действуй». Надо не знать дядю Мишу Колосницына, чтобы думать так. Понятно, чего боитесь. Только, если бригада в мое отсутствие снизит выработку, гоните меня вообще со стройки. Давно как-то я слышала… Одна американская фирма отправила директоров заводов в отпуск, сразу всех. А потом уволила тех, чьи заводы за это время стали работать хуже. Завод — не бригада, но общее есть. Я уже думала о замене. Можно бригадиром Теплякова или Коровина. Оба…

— Ты еще из детского сада поищи замену, — рассердился прораб, не дав ей договорить. — Парень только выклюнулся, а она его в бригадиры. И слышать не хочу! Останешься в своей бригаде, и точка…

Колосницын ушел, вслед за ним вышла и Першина. Илья догнал ее у гаража.

— Что ты выдумала?

Она удивленно взглянула на него, потом грустно улыбнулась.

— Как птаха перелетная… Сначала поселок строился… первые дома. Была у меня комплексная бригада — хорошо работали. А как стали создавать третий участок, потянуло сюда: все-таки строительство самого завода. Вот и дали нынешнюю бригаду. Народ разный был: один работает, семеро поглядывают, как получается. Это еще без тебя, Гена, наверное, рассказывал. Сердилась, ругалась и была довольна. А теперь уйдешь на полдня — вы без меня хоть бы хны, знай работаете. Вернешься — никаких происшествий. Значит, уже лишняя, без меня прекрасно обходитесь… Надо идти… Может, кому и понадоблюсь… А как он мне пропел, — вспомнила она: — «Не умею, не умею-у… Да катись ты к черту! Учить вы все мастера». Мне его слова — как в жаркий день свежая вода на голову. А Колосницын согласится. Не может он не согласиться.

— Спорить с тобой бесполезно, это я знаю. А вот что так о своей бригаде говоришь — обидно.

— Обидно! — всколыхнулась Першина. — Какая тут может быть обида? — И добавила еще уверенней: — Никакой обиды не вижу…

Прошло еще немало дней, много разного принесли они. Генка перебрался в общежитие, оставив комнату Жене Першиной, и поступил учиться в вечернюю школу. Перевезенцевы все так же «жили не пышно — другой раз у соседей слышно». И только Сергей Матвеевич Тепляков неузнаваемо переменился; появилась горделивая осанка, радость не сходила с лица. С получки притащил он радиолу и торжественно водрузил ее на тумбочку. Говорят, он уже получил замечание от соседей, но это отнюдь не помешало ему все так же любить громкую музыку, «которая с воем и громом».

Как-то Илья проснулся и увидел на крыше соседнего дома густой серебристый иней. Первый морозец приятно обрадовал его.

Было еще рано — около шести. В комнате полумрак. Хлопнула дверь на кухне. Это мать спешила приготовить завтрак.

Екатерина Дмитриевна работала все в той же самой разумной организации — «Горзеленстрое». Но теперь она выращивала цветы не на газонах и клумбах, а в оранжерее — наступали холода.