Виктор Московкин - Золотые яблоки

Илья выскользнул из-под одеяла и ступил на холодный пол. Начал прыгать и размахивать руками — сгонять сон. Из-за полоски туч на горизонте начинало ярко светлеть, всходило солнце.

День начинался обычный и необычный. Он был обычный потому, что сейчас надо идти к автобусу, и необычный по настроению.

— Вчера так поздно пришел, что я думала, не проснешься, — сказала Екатерина Дмитриевна, когда он вышел умываться. — Хорошо погулял?

— Неплохо, — ответил Илья, повернув к ней намыленное лицо. — Разве не спала? Я старался не шуметь. Сразу кувырк в постель — и захрапел.

Позавтракав, Илья натянул поверх ватной фуфайки брезентовую спецовку и вышел.

На автобусную остановку он пришел, когда там почти никого не было. Красный автобус «Центр — Нефтестрой» с застекленным верхом стоял вплотную к тротуару. На чугунной ограде, окружавшей садик с чахлыми деревцами, сидела кондуктор — полная женщина в синем халате поверх пальто. Она озабоченно пересчитывала в кожаной сумке рулончики билетов.

— Скоро отправимся? — спросил у нее Илья просто так, чувствуя потребность говорить.

— Придет время — отправимся, — недружелюбно ответила женщина, не переставая перебирать билеты.

Илья не обиделся: человек занят делом и сердится, когда его отрывают.

— Я не про то, чтобы быстрей ехать, — миролюбиво сказал он. — Мне еще лучше, если запоздаете.

Женщина подняла голову от сумки. Лицо у нее было заспанное и помятое, во взгляде таилась недоверчивая усмешка: где видано, чтобы пассажир не спешил?

— Мне к восьми на работу, — пояснил Илья. — Жду друга. Без него я никак не поеду. Вместе мы. Так что лучше, если запоздаете. Сколько надо ехать до строительства?

— Не больше двадцати минут.

— Так я и думал, — согласился он. Помолчал, завел снова:

— В старину была такая наука. Наука Гоги и Магоги… Слово демагогия, пожалуй, оттуда… Вот один такой ученый-магик и появился в Петербурге. Всем его поглядеть хочется, испытать, на что способен. А способен он, говорили, на такие штуки, что просто не верилось. Самый богатый вельможа первый перехватил магика: вот, мол, мой дом, вот мои гости — показывай свое искусство. Гости-то у него были знатнее знатного: князья, графы, фрейлины царского двора. Окружили они магика, глаза на него пялят, монокли наставляют, чуть ли не в рот заглядывают. Чем-то и досадили этому ученому. Хозяин дома ходит, руки потирает от удовольствия, ждет удивительных происшествий. И дождался: враз все дамы остались в костюме Евы, а одежда их повисла по стенам залы. Понятно, все растерялись, слова вымолвить не могут. Вельможа, злой, как черт, ищет того магика с намерением за порог выбросить, чтобы не позорил знатных людей, а его и след простыл. Разобиженный вельможа к царю: так и так, государь, вот что случилось. Прикажи сыскать и наказать примерно. Царем в то время был Павел, который любил играть оловянными солдатиками, и живых солдат мечтал сделать оловянными. «Как посмел моих фрейлин в неприглядном свете выставить! — взревел он. — Привести!» Не шутка, когда царь в ярости. Целый день по всему Петербургу искали магика, а как нашли, поставили перед царем. Не успел Павел глаза округлить, как он делал всегда в большом гневе, магик ему и сообщает, что умрет он в постели, задушат его. «Не верю! — крикнул Павел. — Шутки шутить изволишь?» И, не долго думая, велел заточить магика в крепость. Тот только усмехнулся: ладно, говорит, посижу немного, а как захочу, уйду. Царь велел следить за узником строго, глаз не спускать да еще по всем заставам петербургским приказ отдал: не выпускать, ежели удастся убежать и поедет. Сторожить узника поставил самого свирепого служаку… Так вот тот служка сказывал: едва узник станет царапать или углем на стене писать, выводя круги и какие-то знаки, сразу у него в камере появляются стол, стул, кровать и всевозможные кушанья. Сколько раз у него отбирали, а наутро все появлялось снова. Писал он то круги, то цифры, то знаки, которые даже академики не могли разгадать. Раз перепуганный служка прибежал к царю: так и так, коня на стене рисует, собирается удрать. Как, говорит, дорисую, на нем и уеду. «Не выдумывай, — сказал царь, — как это он на рисованном коне может поехать?» Только не успел он договорить, со всех петербургских застав прискакали офицеры: проехал, мол, не могли задержать. И каждый утверждает, что через его заставу проехал, и каждый показывает один и тот же час. Вот…

— А как же он все-таки на рисованном коне уехал? — с сомнением спросила кондукторша.

— Так ведь он магик, — пытался втолковать ей Илья.

— Что ж, что магик! Конь-то не живой. Плетешь незнамо что.

— Да как вы не понимаете…

Ему хотелось говорить, но женщина отвечала неинтересно, и он отступился. Расхаживая взад и вперед по тротуару, задерживался у угла чугунной решетки, откуда были видны часы на большом здании почтамта.

Было то самое время, когда город начинает шумно просыпаться. Из парка все еще выходили трамваи, полусонно катились по рельсам в разные направления. На улицах, прилегающих к центру, стали появляться автомобили, спешили пешеходы.

Илье нравился утренний город с чистым, морозным воздухом. Как зачарованный смотрел он на площадь, спускавшуюся к реке мимо древних белых стен монастыря, недавно реставрированного и теперь похожего на игрушечный. На южной башне стены, испещренной бойницами, поворачивался на ветру позолоченный флюгер в виде медведя с секирой. Медведь с секирой — герб города, дарованный его основателем, мудрым киевским князем. Илья знал об этом, но сегодня рассматривал герб будто впервые. Затем взгляд его перекинулся на полукруглые ворота в стене. По обеим сторонам ворот развевались кумачовые флаги. Тут был вход на областную выставку народного хозяйства. Прочитав надпись, Илья улыбнулся, вспомнив, как бывший секретарь комитета комсомола Трофимов вручал Перевезенцеву «персональные» билеты. Теперь Иван Чайка, вполне освоившись с делами, ведает комсомольским хозяйством стройки. С Ильей у него такие же добрые отношения.

— Здравствуй, Илья!

Он резко обернулся, и в тот же миг на лице его появилось легкое разочарование.

— Здравствуй, Андрейка! Доброе утро, Галя. Ты что, тоже на стройку? — спросил он мальчика.

— Не, — ответил Андрейка. — Гальку провожал.

— Провожать вдруг вызвался, — краснея, сказала Галя, усмехнулась: — Все-таки мужчина.

Она несколько осунулась, побледнела, глаза печальные, с темными полукружьями. Илья вспомнил, что последние дни не видел ее на стройке.

— Ты болела?

— Немножко, — неохотно отозвалась Галя. — Сейчас все в порядке…

— А я разгуливаю, — сказал Илья. — Неожиданно, как Колумб, открываю для себя город, в котором прожил восемнадцать с лишним лет. Поднялся рано, как вышел — поразился: тишина, улицы пустые и очень чистые. Днем таких не увидишь. На каждом шагу что-нибудь новое.