Сергей Снегов - Иди до конца

— Бориса Семеныча Терентьева двадцать лет насильно отстраняли от науки, — говорил Шутак, обращаясь к Жигалову. — Наука, все мы пострадали от этого не меньше, чем сам Терентьев. Что до его идей, то их разработка дает толчок вперед многим разделам физической химии. С опозданием, но надо, надо поправить ошибки тех лет, — предлагаю создать в нашем институте специальную группу для Терентьева.

Терентьев с удовлетворением отметил, что Жигалов позеленел. Когда Жигалов заговорил, что придется ломать штатное расписание, а это дело непростое, Шутак пообещал разговоры со штатной комиссией взять на себя, — от него там уже не раз плакали, поплачут опять, но сделают, что надо! После этого директор института молча слушал, как академик и Терентьвв расписывают программу новых экспериментальных и теоретических работ.

Терентьев в этот же день передал Щетинину свой разговор с Жигаловым. Щетинин удивился его негодованию.

— Неужели вы думали, что он примет вас с распростертыми объятиями? Лично против вас он, конечно, ничего не имеет. Но внутреннее недоброжелательство к реабилитированным у него в крови. Каждый такой человек — живой упрек всей его прошлой жизни. Это ведь был сверхбдительный и сверхнедоверчивый товарищ… Не обращайте на таких людей внимания, Терентьев, характер свой они не переделают, а прежней роли им не играть! Научным руководителем института является Шутак, а не он!

Терентьев отошел от окна, заходил по комнате. Нет, он ведь твердо решил размышлять о Ларисе, о путаных их отношениях — надо их прояснить, эти отношения. А в голову почему-то лезет Жигалов. К черту всех Жигаловых на свете! Он будет думать только о Ларисе! Он возвратился к окну и сел на подоконник. От земли поднимались теплые волны, пахло сырой известкой от стен. Сегодня он, Терентьев, обнимал и целовал Ларису, тут никуда не денешься, он обнимал ее, даже руки его дрожали, даже голос пропал…

— Странно! — сказал Терентьев в раскрытое окно. — Нет, странно. И если по-честному, непонятно — почему? Так ли уж непонятно? Тебе нужно сейчас сесть за книги и статьи, ты мечтал в своей глуши об этих книгах, о работе над ними, вот они лежат на столе, мечты осуществились — садись, работай, наслаждайся. Нет, я думаю о ней, только о ней, я, как мальчишка, все думаю о ней, у меня горят руки оттого, что обнял ее за плечи, на губах холодок ее кожи — это я-то, меня же всегда упрекали за холодность и равнодушие, где они, эти холодность и равнодушие? Не обманывай себя. Ты не только сейчас думаешь о ней, она всегда у тебя в голове, ты вспоминаешь о ней перед сном, над книгой, на улице, ты тащишь ее с собой повсюду: вдруг вспомнишь забавное ее словечко и смеешься про себя. Да, друг, пожалуй, Щетинин прав, он увидел то, чего ты не подозревал в себе.

Нет, но это же немыслимо, послушай, тебе сорок два года, ты старик в сравнении с нею, если и случилась такая несуразица, так скрой от всех, а пуще от нее, не кружи ей голову, в признаниях твоих ложь и несоответствие!

— Чепуха! — сказал Терентьев опять вслух. — Смешно, ухлестываю за взбалмошной девчонкой!

Постой, постой, кто сказал: старик? Почему старик? Это он-то старик? Да он никогда не был таким молодым! Листки календаря перепутались, жизнь, по существу, начинается, все впереди, а не позади. Да, были несчастные годы, ну и что же, он выбрасывает их как ничего не давшие, они не оставили пятен в душе, морщин на коже — не было их, и все тут! Вот он, не по календарю, а по существу — железные мускулы, хоть мешки грузи, кстати, ему уже приходилось грузить мешки, ничего, среди последних он не был. И эта жажда работы, разве у стариков она бывает, он еще горы перевернет! Вчера, на концерте, его охватила тоска по утраченному времени, так, минутная слабость, больше себе он не разрешит ее! Нет, правда, он прожил треть жизни, не больше, все, говорю тебе, все впереди, до чего же хорошо жить, черт меня возьми! Он плюет на метрики, молодой, он протягивает руку ей, молодой, вот он влюбился, он любит, он просто лишь теперь созрел для настоящее любви!

— Нет, честное слово! — сказал он громко. — Нет, правда, правда!.. — Он проговорил торжественно, как клятву: — Люблю!

В это утро они подошли к институту одновременно. Терентьев хотел шутливо удивиться ее раннему приходу, она поспешно заговорила первая:

— Ужас что была за ночь, ни минутки не спала! Этот дождь чуть не довел меня до воспаления легких. Я Непрерывно чихаю. Не подходите ко мне близко, я вас заражу.

Он взял ее руку.

— Все заразы подыхают во мне, Ларочка. Не боюсь ни чоха ни оха.

Она попросила, отнимая руку:

— Борис Семеныч, не шутите, я вправду больная.

Он любовался ею. Если это и была болезнь, то Лариса похорошела от нее. Она побежала в лабораторию, а его позвали к директору на утреннего совещание. Он крикнул Ларисе, чтоб она заканчивала вчерашний опыт. Когда он возвратился с совещания, в комнате сидел Черданцев. Он положил перед Терентьевым таблицу проделанных им вчера измерений и анализов. Терентьев взял ее без особой охоты. Черданцев становился назойливым. Он держал себя так, словно Терентьев официально был утвержден руководителем его темы. Недовольство Терентьева прошло, когда он ознакомился с таблицей. Если раньше аспирант надоедал с пустяками, то сейчас пошли настоящие трудности, не ученические неполадки.

— Просто удивительно, откуда берется столько неясностей, — сказал Черданцев.

Терентьев усмехнулся:

— Все просто только у очень немудреных. Природа сложна.

Черданцев пожал плечами.

— Возможно, я прост не по нормам природы, Борис Семеныч. Вызубренная мною наука превратилась в первобытный хаос. Теперь я штормую в его волнах, как Ной в потопе. Помогите выкарабкаться на твердую почву.

Терентьев никогда не отказывал, если просили о помощи, это был жизненный принцип, выработавшийся и трудные годы: он поступался даже нужным для себя, чтоб не отказывать. Но просто растолковать Черданцеву, в чем тайна его затруднений, Терентьев не мог, для этого понадобилось бы заново проделать все его опыты. Может быть, показать, как работают они с Ларисой? Черданцев много полезного откроет и в методах их эксперимента и в полученных ими результатах.

Терентьев подвел Черданцева к стенду.

— Оставьте на время свои опыты и помогите Ларисе. Повозитесь, вы узнаете кое-что интересное и для себя.

Черданцев торопливо пододвинул стул и, усевшись у стенда, легонько толкнул Ларису локтем.

— Дорогуша, показывайте чудеса вашей кухни.

С девушками Черданцев держался развязно, в институте знали его манеру — он называл ее «свободной». Лариса любила свободу в обращении, но не терпела развязности. Она притворилась, что не слышит. Он дотронулся до ее плеча. Открыто ссориться с ним при Терентьеве она не захотела.