Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Ида молчала. Она спокойно молчала, — она слушала повесть о невероятном, которое за этот год стало для нее повседневностью.

Только при воспоминании о Пахоле глаза Ольги затуманились. Светлый незабываемый образ на всю жизнь запечатлелся в душе Ольги, Отныне жизнь ее немыслима без светлого воспоминания об Яне Пахоле из Мукачева.

Ольга встала и подошла к туалетику. Она выдвинула ящичек и достала пачку бумаг. Вернувшись к столу, она положила передо мною конверт.

— Прочти.

— Что это?

— Письмо от Пахола.

— Зачем же мне читать это письмо? Ведь он писал тебе.

— Это его предсмертное письмо, — сухо сказала Ольга. — Я получила его через две недели после сообщения о его гибели. Он написал его за час до смерти, зная, что идет на гибель…

Я не хотел читать, но почувствовал, что это необходимо Ольге, и вынул письмо из конверта.

«Дорогая панна Ольга! — писала нервная, привычная к латинскому письму рука. — Я живу только тем, что сказали вы, прощаясь со мною. — Пахол старался писать на украинском языке, но стиль у него был велеречивый, торжественный, архаический. — Сейчас я совершу то, о чем вы, панна Ольга, сказали: «Это будет правильно». Таково мое решение. Пусть это будет и искуплением. Через час меня уже не будет в живых. Передайте привет Маричке. Обнимите моих деточек и не оставьте их после войны. Земной поклон вам, дорогая панна Ольга. Ян».

— Мне не совсем ясно… — сказал я, возвращая письмо.

— Он пустил под откос машину со своим командиром и, очевидно, погиб вместе с ним, — печально сказала Ольга.

Мы долго молчали, и по стенам плясали быстрые уродливые тени.

— Товарищи… — начал я.

Я хотел продолжать, но Ида уронила вдруг голову на стол и зарыдала.

— Что с тобой?

Ольга вскочила и обняла Иду.

— Ида! Ты так давно уже не плакала!

Ида выпрямилась, глаза ее были сухи: то ли слезы у нее сразу высохли на пылающих глазах, то ли она горько рыдала без слез.

— Это просто так. Я так давно уже не слыхала слова «товарищ».

Мы поняли Иду. Когда я выйду навстречу первому красноармейцу, который войдет с автоматом в руках в наш город, я тоже не выдержу и заплачу.

Ида вдруг заговорила пылко и страстно. Ее красивое лицо исказилось от боли и горечи. Прекрасные черные глаза горели безумным огнем.

— Товарищи! — с пафосом сказала Ида. — Я так мечтала всю жизнь о красивой, чистой любви. Но если для свершения самого маленького дела, ведущего к уничтожению фашизма, надо стать грязной шлюхой, — можете послать меня на это. Я выполню задачу.

Ольга побледнела. Я видел, как задрожали ее пальцы. Мне тоже стало не по себе. Но Ида успокоилась так же быстро, как и взволновалась, и снова сидела, суровая и печальная.

— Так вот, товарищи, — сказал я, — Миколайчик погиб, но подполье не может погибнуть. Вы сами понимаете, я тоже не один и пришел не от себя. Словом, я с Большой земли.

Ольга тихо погладила мне руку.

— Вы ни о чем не будете меня спрашивать.

— Конечно, — сказала Ольга, — разве мы не понимаем?

— Утром я уйду и в скором времени вернусь назад. Тогда я скажу вам, что делать дальше. Вы согласны?

Ольга пожала плечами. Ида кивнула.

— Никаких присяг мы давать не будем, — сказал я, — но уговоримся, что если кому-нибудь из нас придется погибнуть, то он погибнет один, ни единым словом не выдав других. Особенно — меня.

Я поглядел на Ольгу, затем перевел взгляд на Иду.

— Даже если бы вас пытали, как Марию в гестапо…

Ольга кивнула.

Воцарилась тишина.

— Скоро утро, — прошептала Ольга.

Она подошла к окну и приоткрыла уголок маскировки. За окном уже рассветало.

— Тебе надо поспать, — мягко сказала Ольга.

— Ах, если бы немного поспать! — Я потянулся всем телом. — Когда-то я был неисправимым неврастеником и не мог уснуть, не прочитав на ночь хоть несколько страничек. А теперь я давно уж не держал книги в руках, но дайте мне только приклонить где-нибудь голову, и я тотчас усну.

— Может, мы сделаем так, — предложила Ольга. — Ты ляжешь здесь на кровати, а я буду стоять на лестнице и…

— Нет, нет!

— Я ведь спала прошлую ночь, а ты…

— Я не о том, Ольга! Дети могут проснуться и увидеть меня.

— Да, дети… — согласилась Ольга. — Завтра я отведу их на ночь к знакомым.

Я поднялся.

— Ты говорила, что можно в чуланчике у Иды.

— Можно, — сказала Ида, — только вдвоем придется спать не лежа, а сидя.

— Чудно! Спать сидя — мечта моей жизни!

Мы все невесело засмеялись.

Потом Ольга взяла коптилку, и мы пошли в кухню.

Стараясь не греметь, Ольга отодвинула лохани, корыта и ванночки.

— Это все Пахол придумал, — сказала она.

Мы с Идой вошли в чуланчик. Он действительно был тесноват. Одному можно было лечь, поджав ноги. На полочке стояли коптилка и чернильница и лежала бумага. Это Ида переписывала здесь сводки Совинформбюро, а потом листовки, которые передавал через Ольгу Миколайчик.

Мы вынесли табуретку и разостлали на полу кожух Иды. Затем мы с Идой уселись на него рядом. Ольга кивнула нам:

— Спокойной ночи! Я открою тебе, как только отправлю детей, часов в восемь. Не стукайтесь головами об стенку.

— Ладно! Спокойной ночи!

Ольга притворила дверцу, и мы слышали, как она тихонько, стараясь не греметь, придвигает ванночки, корыта и лохани. Потом она ушла и захлопнула за собой кухонную дверь.

С минуту мы сидели с Идой в молчании. Желтоватый свет коптилки здесь, в тесноте, казался ярче — так мало было пространство, которое ему надо было осветить.

— Ну вот, — сказала Ида, — будьте как дома…

Улыбка впервые скользнула по ее губам. У Иды была хорошая улыбка, даже горе и страдания, даже год, проведенный во мраке, не сделали ее совсем печальной.

— Я потушу коптилку, — сказала Ида, — а то она начадит. Нам ведь двоим дышать…

Ида дунула на коптилку и сразу прижала пальцем фитилек, чтобы он не чадил. При этом ей пришлось притиснуть меня к стенке.

— Вы уж простите, — сказала она.

Она опять села прямо и прижалась спиной к стене.

— Голову, если надо, положите мне на плечо.

Я положил голову ей на плечо. Шум и звон тотчас наполнили мои уши. Словно колокола забили в набат. Столько дум за эти дни передумала и так устала не спавши бедная моя головушка.

— Вам удобно?

— Вполне. Не беспокойтесь.

Но сон бежал моих глаз оттого, что рядом человек тоже не спал, напряженно следя за тем, чтобы я уснул.

— Знаете, Ида, — сказал я, — попробуйте уснуть вы. Тогда и я усну. Надо продолжать жить, надо спать.

Ида шевельнулась, у нее занемело плечо.

— Да! Надо спать, потому что надо продолжать жить, — сказала она. — И кажется, — прибавила она, по молчав, — мне опять захотелось жить! Как хорошо, что вы пришли!

Она вдруг зевнула и засмеялась.