Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Инженер сидел сгорбившись на поваленном дереве и покачивал ногами, как на мостках над водой. Он смотрел в землю и в задумчивости чертил палочкой на песке.

Ветка треснула у нас под ногами, и он тотчас поднял голову.

Ольга шла позади, он не заметил ее, но увидел, что я иду не один. Он перестал болтать ногами.

Я поднял руку и помахал ему. Я был рад, что опять вижу его, потому что не был уверен, что найду его здесь. Его могли схватить, пока он ходил на поиски съестного.

Инженер тоже помахал мне и улыбнулся. В его улыбке было все — и радость, что я пришел, и печаль, что нас только двое, и сознание неизбежности, — что ж поделаешь, раз уж так случилось? Губы его улыбались, но глаза по-прежнему были ввалившиеся и смотрели внутрь. Однако он побрился.

Вдруг улыбка сбежала с лица Инженера. Он разогнулся, выпрямился, ветка выпала у него из руки, — он замер как пригвожденный. Потом он медленно стал сползать с поваленного дерева, коснулся ногами земли и оцепенел. Глаза у него выкатились, — в них застыли удивление, и страх, и еще что-то непонятное мне, — глаза его смотрели мимо меня, через мое плечо. Я почувствовал, что Ольга остановилась.

Я оглянулся.

Ольга стояла позади в двух шагах от меня. Краска сбежала у нее с лица, черты его были неподвижны, руки беспомощно повисли, глаза впились в одну точку. Она смотрела на Инженера. Потом кончиком языка она с трудом провела по губам.

— Ольга! — сказал Инженер сдавленным голосом. — Это вы…

Ольга еще раз провела языком по губам.

Я понял. Инженер был отчим Ольги, муж ее матери, отец ее детей.

— Василий Яковлевич… — прошептала Ольга.

Инженер сорвался с места, бросился вперед, чтобы обнять Ольгу, но, не решившись, остановился перед нею в растерянности. Он с мольбою смотрел на Ольгу.

— Это вы… — повторил он, — Ольга…

Потом он схватил руку Ольги. Вяло, неподвижно лежала рука Ольги в его ладони.

— Как мама? Дети? — хрипло прошептал Инженер.

Мне надо было уйти, но я не мог этого сделать.

Ольга прерывисто дышала, у нее не было сил заговорить. Да и что она могла ответить на этот вопрос? Мать умерла.

— Одно слово! — простонал Инженер. — Они живы? Погибли?..

— Мама умерла… — ответила Ольга.

Инженер покачнулся. Ольга протянула руку и поддержала его.

— Дети?

— Дети со мной, — сказала Ольга.

Инженер поник. Он смотрел на Ольгу невидящим взором.

— Маму убили?

— Она умерла от рака… и голода…

Стон вырвался из груди Инженера. Но, совладав с собою, Инженер сразу подавил его.

Он подошел к поваленному дереву и сел.

— Простите, — сказал он мне, — это дочь моей жены…

Мы молчали. Вершины сосен шумели у нас над головами. Жаркий, напоенный ароматом хвои воздух окутывал нас.

— Вы расскажете мне… потом… об ее последних минутах?

Ольга кивнула.

— Вы спасли моих детей, и они с вами, живы…

Ольга кивнула.

— Вы… — начал было Инженер, но смолк. Столько вопросов надо было ему задать Ольге, но сейчас ему нечего было сказать.

Ольга со вздохом шагнула к нему.

— Я прошу доверять мне, — сказала она, — и принять меня в вашу группу. Я свято буду выполнять все ваши поручения. Мне тяжело было здесь, но я выдержала…

Инженер стал на колени, спрятал лицо в складках платья Ольги, и его опущенные плечи сотряслись от короткого беззвучного рыдания.

Ольга погладила его поникшую голову, потом взяла его руку и поцеловала.

— Не надо, — прошептала Ольга, — потом я вам все расскажу. А теперь мы будем вместе. Против фашистов. Слышите, отец?

Детей Ольга отвела ночевать к соседям, и в квартире царила тишина.

— Сегодня ты наконец выспишься, — сказала Ольга. — Дети придут в девять часов.

Она вышла в переднюю, заперла дверь на ключ и звякнула цепочкой. Потом она прошла на кухню, и я слышал, как она возится с ванночками, корытами и лоханками у дверцы в чуланчик. Она баррикадировала Иду на ночь.

Я лежал на постели Ольги, заложив руки под голову, и все мое тело ныло в сладкой истоме. Впервые за много дней я вытянулся на постели. В голове у меня шумело, целительный сон уже подкрадывался ко мне, — вот-вот обнимет он меня и поглотит вдруг, как катастрофа.

Ольга вошла.

— Я погашу свет?

— Гаси.

Ольга погасила коптилку.

— Помнишь, — сказал я, — у тебя был халатик с золотыми жар-птицами?

Ольга улыбнулась.

— Красивый халатик, мягкий и такой уютный.

— Где он?

— Я променяла его на крупу для детей.

Ольга подошла к окну.

— Ты не будешь возражать, если я открою окно?

— Открой.

Ольга сняла маскировку. Светлый, перекрещенный четырехугольник вошел в темноту и стал. За окном была лунная ночь, на фоне перекрещенного четырехугольника четко вырисовывался силуэт Ольги. Ольга задержалась у окна, втягивая в себя сырость осенней ночи.

— Хорошая ночь, — печально сказала она и вздохнула.

У меня от тоски тоже защемило сердце. Но сон непобедимо смыкал мне глаза.

Сон начинался с волнующего предощущения, потом сладко немели ноги, поднимаясь все выше, это сладкое чувство онемения разливалось медленно по всему телу до головы, но голова погружалась в сон мгновенно, — сон обрушивался на сознание пестрым до физической боли калейдоскопом ярких образов, обрывков всего пережитого сегодня, вчера, позавчера, когда-то давно. Я сильно вздрогнул и очнулся, как от удара.

Ольга стояла передо мной — ее силуэт синел в лунном сиянии: я заснул, не закрывая глаз.

— Ты уже спишь?

— Нет.

Ольга присела на край постели. Лунный свет струился мимо нас, на стенку.

Тихо было на улице за растворенным окном, тихо было в комнате. Я слышал только, как стучит мое сердце. И сон пропал. Удивительная свежесть и бодрость разлились вдруг по моему телу.

Я поднялся и сел.

Ольга предупредила мое движение.

— Спи, милый, спи! Я буду тихо сидеть, а ты спи.

— Нет, мне не хочется спать. Да и поговорить нам надо.

— Тебе душно?

— Я хочу посидеть немного у окна.

Я встал с постели, взял стул и поставил его у окна. Ольга взяла другой и поставила рядом. Мы сели тесно, рядышком, упершись коленями в стенку под оконным косяком. Мы облокотились на подоконник и положили головы на скрещенные пальцы.

Залитый мертвым сиянием высоко поднявшейся луны, город лежал перед нами тихий и притаившийся, ненастоящий и жуткий. Ближние дома — между нами и лунным пологом — казались совсем черными, дальние, залитые лунным сиянием, словно утратили контуры. Словно какая-то тайна крылась в каждом из этих домов, пряталась в каждой длинной тени, падавшей от деревьев.

Он лежал перед нами тихий, омраченный и настороженный, наш родной город. Он лежал перед нами, он был наш, родной, но его еще надо было освободить от захватчика. Он был пленен.