Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

— Кукареку! — запел вдруг где-то поблизости петух.

Это было так неожиданно, что Ольга вздрогнула и тут же засмеялась.

Петух пел. На просторах от Белого до Черного моря гремела война, только что затих гром воздушной бомбежки, город лежал замерший, — но петух пел. Утро приближалось, и петух пел, пробуждая мир.

В другом квартале откликнулся еще один петух. Из соседней улицы — третий. Вдалеке запел четвертый. Я никогда не думал, что в самом центре большого города может быть столько петухов и что загребущие руки грабителей еще не бросили их в суп.

— Ты представляешь себе, — сказал я, — в эту минуту петухи поют повсюду, от края до края нашей земли.

Я был счастлив. И знал, что Ольга счастлива. И знал, что она знает об этом. Мы шли в борьбе плечом к плечу. Какие разительные перемены произошли с нами за этот страшный год! Какие перемены ждут нас впереди? Останемся ли мы в живых, или погибнем на этом страшном, необычайном, но прекрасном пути? Уничтожить Фогельзингера с его планом разрушения города, привести Василину, договориться со старым слесарем, выйти вместе навстречу, когда будет возвращаться наша жизнь…

Я вздрогнул и внезапно проснулся.

В комнате стоял рассвет. Ольга склонилась надо мной и смотрела мне в лицо.

— Ты спал, милый… Ты долго спал.

Ее глаза светились радостью.

Я виновато улыбнулся.

— Спала ли ты? Отдохнула ли?

— Я смотрела, как ты спал, и отдохнула. Я была с тобой, милый.

Я хотел ее обнять, но она уклонилась. Небо розовело за четырехугольником окна, и Ольга, вся розовая в отблесках восхода, смотрела на небо задумчиво и рассеянно. Город лежал перед нами седой в синеватой рассветной мгле.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

— Милый! — в волнении сказала Ольга. — Понимаешь, я не могу себе этого представить. Ну, кончится война. Миллионы погибли. Миллионы стали калеками. Миллионы будут несчастными. И — опять наступит мирное время. Неужели оно придет? Ты будешь готовить проекты, я стенографировать. И мы будем ходить в театр, ужинать в ресторане, купаться в море, и я буду в купальном халатике, а ты в белых брюках… Я не могу себе этого представить!..

Я не умел ответить Ольге и молчал. Я тоже плохо представлял себе все это.

Ольга говорила:

— И какое же это будет мирное время? Боже! Все будет разрушено, сожжено, разграблено. Все надо будет начинать сызнова. А ведь борьба еще только начинается: впереди столько боев! Ведь ничего не останется, милый. Ведь не останется ни одного целого дома!

Ольга в испуге смотрела на меня.

Я взял ее за плечи и прижал к груди.

— Мы все восстановим, Ольга, — сказал я.

Ольга примолкла. Она сидела около меня, вся сжавшись, тихая и взволнованная.

— Восстановим… — вполголоса неуверенно проговорила она, точно не постигая смысла этого слова.

Вдруг она живо обернулась ко мне, глаза ее сияли.

— Милый! — прошептала Ольга. — Ты — архитектор! Какая это прекрасная профессия! Это ведь ты будешь восстанавливать села и города! Это ты будешь поднимать из руин нашу жизнь! Ты ведь после войны будешь самым нужным человеком! Я горжусь тобою, милый!

Я смутился от ее наивного восторга.

— Ну, — сказал я. — Восстанавливать будем мы все. Архитектор только…

Но Ольга не слушала меня.

— Ты будешь строить города и села! — Она схватила мою руку и сжала ее, потом вдруг притихла, и краска сбежала с ее лица. Взгляд ее затуманился и потух.

— Какая я глупая! — с досадой прошептала Ольга. — Замечталась совсем не ко времени. Мы ведь еще не победили… — Она еще раз с тоской прошептала: — Мы еще не победили…

Я опять обнял Ольгу за плечи и сказал:

— Милая! Мы еще придем победителями в наш родной город. Мы еще станем посреди пожарищ, мы еще войдем в развалины дома, — в них будет жить только трава. Но мы заткнем фанерой дыры, выведем в оконце смятую взрывом водосточную трубу, — и это будет наш очаг. И мы снова начнем жить, чтобы строить со всем нашим народом нашу прекрасную Родину…

— Да, — прошептала Ольга, — со всем нашим народом. Знаешь, милый, я думаю, что раз мы так чувствуем, то мы… уже победили. Народ уже победил…

Солнечный луч вдруг брызнул в четырехугольник окна, и стеклянная коптилка на столе заискрилась на солнце жемчугами и самоцветами. Утро настало.

— Доброе утро! — сказала Ольга.

— Доброе утро!

1944 год, декабрь

Я лег спать ровно в двенадцать.

И сразу же, как только я погасил свет, из ночной темноты всплыло и склонилось ко мне лицо. Матовое, смуглое лицо в волнах русых волос. Брови трепетно вздрагивали, глаза радостно щурились, а у губ обозначились черточки знакомой нежной улыбки. Катря приезжает завтра! Да нет же не завтра, а уже сегодня! В одиннадцать утра, поездом номер тридцать три. И я встречу ее с букетом белых роз.

Сердце замерло, потом учащенно забилось. Катря!

Я быстро повернул выключатель и взглянул на стол. Букет белых роз стоял на месте — в вазочке, — а на нежных лепестках искрились бусинки росы: я только что обрызгал цветы из пульверизатора. Это, разумеется, было неосмотрительно — ведь пульверизатор из-под одеколона. А что, если цветы завянут? Если цветы завянут, то сразу же после утреннего обхода в клинике я, по дороге на вокзал, забегу в цветочный магазин и куплю свежих. Но есть ли по дороге на вокзал цветочный магазин? И успею ли я на десять минут раньше освободиться от обхода? Да, успею, — если приду не к половине девятого, а немного раньше. Надо поскорей уснуть.

Но сон не приходил. Минувший день все еще держал меня в своей власти, и память, как обычно, контролировала мои поступки за день. Не забыл ли я чего-нибудь? Нет, ничего не забыл. Перевязки в девятой палате сделаны, в шестой — трое подготовлены к операции, рецептура выписана для всего отдела. А четвертая палата… Сонную дремоту тотчас как рукой сняло. В четвертой палате я должен был влить физиологический раствор смуглому толстяку на кровати возле окна. Моя рука метнулась к телефонной трубке у изголовья… Но я тут же откинулся на подушку. Нет, физиологический раствор отменен. Вместо раствора — инъекция, и сестра уже сделала укол после вечернего обхода. Я примял подушку и улегся поудобнее. Сонное оцепенение снова стало одолевать меня. Чертов раствор, он чуть было меня не подвел! Но, к счастью, все в порядке. И цветы тоже не завянут, — сколько там этого спирта в одеколоне, в особенности после того, как его разбавили таким количеством воды…