Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Я сразу очнулся, сел в постели и взял телефонную трубку. Борясь со сном, я набрал номер институтской лаборатории. Хрипловатый голос институтской лаборантки ответил неохотно. Я узнал мягкое контральто Марии Ивановны.

— Добрый вечер, Мария Ивановна! Извините, голубушка, что я так поздно. Но я знаю, что вы целую ночь будете возиться с рефрижераторами, и потому позволил себе… Как там мой бульон? Не становится ли прозрачным?.. Я спрашиваю: цвет моего раствора не меняется? На глаз?

Цвет раствора не изменился. Я положил трубку и снова умостился на подушке. Мой бульон не на шутку тревожил меня. Он должен стать прозрачным! Может быть, мертва культура бактерий? Глупости — тогда бульон не помутнел бы сразу. Формула, безусловно, верна!

Сон окончательно прошел. Лежа навзничь, закинув руки за голову, я принялся еще раз проверять свои вычисления. Столбцы цифр, ряды формул проплывали перед моими глазами, как на страницах, и я перелистывал эти страницы — сто двадцать страниц моих записей в течение года. За год это был уже семьдесят третий пробный бульон. Семьдесят третий! Итак, на сто двадцать первой странице я завтра напишу: «Пантафаг — 73». И он будет, будет — пантафаг, не может не быть! На сей, семьдесят третий, раз формула абсолютно верна, и бульон станет прозрачным. Это будет означать, что раствор убивает все бактерии. На войне у каждого бойца в индивидуальном пакете будет маленький пузырек с моим пантафагом. Если вражеская пуля попадет в человека, он побрызгает на рану, и это предохранит его от заражения — рана не загноится, следовательно не будет и воспаления. Бинты и марля с ватой тоже смачиваются пантафагом, причем они остаются белыми, так как у моего пантафага нет ни цвета, ни запаха. Какое широкое применение во всех областях медицины — в хирургии, лечении кожных болезней, не говоря уже о разнообразнейших случаях дезинфекции, — такой бесцветный и универсальный бактериофаг необходим всюду! Я даю ему имя — пантафаг.

Катрино лицо склоняется ко мне, в ее глазах светится радость. Спасибо, моя любимая, что ты принимаешь так близко к сердцу мои успехи. И ты права: это радость для всего человечества. Наконец-то мир будет иметь абсолютную антисептику, убивающую бактерии без ущерба для жизнеспособности самих клеток человеческого организма. Ты горда тем, что это сделал именно я — твой будущий муж?.. Ах, только бы не запоздал поезд! Это будет ужасно — ждать еще лишний час, полчаса, десять минут! Я ведь не видел Катри почти полгода, с того самого времени, как она уехала в экспедицию на Хан-Тенгри. Какие, право, счастливые эти геологи: разъезжают себе по всей стране, — новые земли, чудесные виды, солнце и ветер, свежий воздух — никакой карболки, никакого йодоформа! И в моем растворе нет ни карболки, ни йодоформа, ни эфира. Ничего такого, что убивало бы жизнь клеток. Клетка будет жить!.. Так не хочется, чтобы Катре скоро пришлось ехать в новую экспедицию. На очереди у нее — Яблоновый хребет. Она писала, что на Яблоновый хребет не поедет, пока не закончит обработку материала, вывезенного с Хан-Тенгри, — недели через три. Мы с Катрей решили — это, собственно, ее желание, странный женский каприз — пожениться только через год, когда она покончит со всем циклом экспедиций, сдаст работу и защитит диссертацию. Словно нельзя быть женой и при этом защищать диссертацию и разъезжать по Яблоновым хребтам?

Сон в конце концов одолел меня. Сладкое, глубокое, безграничное оцепенение охватило все мое тело. Какие-то неясные, но приятные образы возникали и исчезали, словно радужные сны. Мною овладел блаженный покой. Где этот чертов Яблоновый хребет? Яблоновый, Становой и еще какой-то… Господи, да я ведь еще в десятилетке учил все эти хребты, реки и озера. Яблоновый… Горным хребтом называется цепь гор, вершины которых одна за другой располагаются в направлении…

Хребет все подымался ввысь, выгибался, как спина испуганного кота, и волоски на кошачьей спине становились дыбом, словно густой лес на вершине. Внезапно кот прыгнул прямо на меня, — я проснулся, но сразу же нырнул куда-то в пропасть, в темное, теплое и уютное ущелье. Густой, девственный лес, обвитый толстенными лианами, покрывал склоны, а вершины шли одна за другой нескончаемой цепью… Сегодня приезжает Катря…

Вдруг резкий, назойливый грохот потряс меня! Горный обвал, катастрофа? Я вскочил и схватил телефонную трубку. В трубке слышалось ворчанье, потом мягкое щелканье — несколько секунд я не мог сообразить: где я, что со мной. Наконец я понял: это женский голос. Женщина разговаривает со мной по телефону.

— Катря! — У меня перехватило дыхание — Это ты?!

Во тьме прямо перед моими глазами светился циферблат часов. Стрелка показывала двадцать минут третьего. Как же это так? Ведь поезд должен прибыть только в одиннадцать? Неужели Катря — самолетом?

От сна не осталось уже и следа. Я был бодр, энергичен, готов ко всему. Теперь я уже отчетливо различал речь, которая доносилась ко мне из телефонной трубки:

— Доктор! Доктор? — спрашивала женщина. — Доктор, это вы? Вы уже легли спать? Я разбудила вас?

Нет, это не был голос институтской лаборантки. Речь шла не о моем бульоне.

— Я вас слушаю!

— Звонил диспетчер станции скорой помощи. Доктор Козельский, дежуривший сегодня ночью, внезапно захворал. Я числился в резерве станции, замещал больных врачей, а также помогал персоналу в случае большого количества вызовов. Диспетчер просила меня немедленно приступить к работе.

— Машина Козельского уже получила вызов и по дороге заедет за вами. Через пять-шесть минут будьте готовы.

— Ах, черт побери!

Я уже снимал через голову ночную сорочку, ноги нащупывали на полу комнатные туфли. Я включил лампу. Свет залил комнату.

— Я готов! Бегу вниз и буду ждать машину у подъезда, — сказал я и положил трубку на аппарат.

Бессонной ночи сегодня я не предвидел!

Ботинки, брюки, пиджак, пальто в накидку, — в три минуты я уже был готов и шел к дверям. Обходя стол, я еще успел коснуться пальцами нежных, белых лепестков. Потом наклонился и глубоко вдохнул пьянящий аромат. Розы пахли летом, — знойным, погожим днем.

На улице было туманно, моросил мелкий дождь. Осенний ветер распахнул мне пальто, шмыгнул за незастегнутый еще воротник сорочки. От сырости, холода, предрассветного озноба дрожало тело и сводило челюсти. Но из сумрачного тумана уже вынырнуло два тусклых пятна фар, и через полминуты санитарный лимузин, взвизгнув тормозами, встал передо мной как вкопанный. Санитар уже открывал мне навстречу дверцу. Я не успел даже спросить — куда.

— Циркуновская, доктор, номер семь, срочно… — он захлопнул дверцу, и шофер дал газ, — девочка лет семи… задыхается, посинела. Здравствуйте.