Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

— Милый, я тебя так люблю, я тебя хочу видеть скорее, как можно скорее…

Насвистывая, я поспешил в кабинет. Я словно сделался выше ростом, грудь моя выпячивалась колесом, ноги упруго ступали по паркету, — я был готов идти войной против целой армии, драться на кулачках со всеми мировыми чемпионами бокса, принять в эти полтора часа полторы сотни пациентов сверх нормы. Ведь через полтора часа я увижу Катрю, мою Катрю! «Хребет есть цепь гор!» Напевая «Варшавянку», я вошел в кабинет и, должно быть, на самом деле стал выше ростом, потому что, переступая порог, даже наклонился.

Пациентка поднялась мне навстречу, кутаясь в голубую сорочку, как в платок. Бедняжка! Я должен ей помочь. Мне, пожалуй, никого из моих пациентов не было так жалко, как эту несчастную женщину. Порок! Вициа кордис, но какой!

— Ну-с, — сказал я, — пойдем далее! Вы извините, меня задержали у телефона… консилиум, понимаете…

Я покраснел, взял стетоскоп и снова приставил к груди пациентки.

— Не дышите, пожалуйста!

Я услышал ее сердце сразу и очень отчетливо. Я слушал его несколько секунд и с удивлением взглянул на женщину. Потом послушал еще. Потом заставил ее сделать несколько движений и снова послушал. Что за черт! Я слышал отчетливые, чудесные, ритмические удары сердца и никаких шумов. Передо мной было… на диво здоровое сердце. А шум? Не шумела ли у меня в ушах моя собственная кровь, когда я узнал от сестры о звонке Екатерины Алексеевны Думирец?

Я исследовал женщину еще не менее пятнадцати минут. Наконец я сел на место и предложил ей одеться. Теперь надо было взвесить все объективные данные и прийти к определенному выводу. Нелегкая эта задача — уяснив себе все недуги пациента, сообщить ему врачебный приговор. Одевшись, женщина села напротив меня и стала прихорашиваться перед зеркальцем. Я собрал все анализы и положил их перед ней.

— Ваша болезнь, — начал я, — собственно, вне пределов компетенции терапии. Терапевты не в силах помочь вам. Ваша болезнь должна стать предметом исследования невропатологов.

— Да? — встрепенулась она. — Вот видите, я и сама чувствую, что…

— И даже психиатров, — закончил я сурово.

— Что вы говорите? — заволновалась женщина, бледнея и теряя губную помаду. — Психиатров…

— Безусловно! — подтвердил я со всей категоричностью и безжалостностью врача, когда страшный диагноз, хочешь или не хочешь, приходится сообщать больному прямо в глаза для его же пользы. — Безусловно, психиатра. Но я сомневаюсь, чтобы и психиатры помогли вам. Да, да! — Я поглядел в расширенные от ужаса глаза женщины. — Ваша болезнь страшна не только для вас, но и для ваших близких.

— Она… заразная?

— Она опасна для общества. Ваша болезнь заключается в том, что, будучи вполне здоровой, вы хотите быть больной, а если уж заболеваете, то влюбляетесь в свою болезнь. Понимаете? — жестко сказал я. Ваша болезнь — результат самовлюбленности, безделья и скуки. Жизнь вас балует, а делать вам нечего. Нечего вам делать и в медицинских учреждениях. Вы только мешаете действительно больным и отнимаете у врачей драгоценное время. Будьте здоровы.

Я поднялся и сухо поклонился ей.

В первую минуту она оторопела, но сразу же кровь бросилась ей в лицо.

— Вы… Вы не смеете! — завизжала она. — Вы… Я буду жаловаться!

— Кабинет директора поликлиники, — поклонился я, — по коридору налево, третья дверь…

Она вылетела как из пушки.

Мне было горько и гадко. «Хребет есть цепь гор». Я приотворил дверь и пригласил следующего больного.

Один за другим проходили передо мной пациенты. Не знаю, как для кого, а по мне наша профессия — наилучшая из профессий. Самое ценное на свете — человек. И только врачу дано познать человека всесторонне. Он узнает его организм, то есть все величие природы, воплощенное в совершеннейшую форму. Но он испытывает и радость философа, познающего мир. Перед врачом, более чем перед кем-либо другим, раскрывается человек во всех тонкостях своей сложной психики. С врачом, как ни с кем другим, человек откровенен. А познавать человека — разве это не наивысшее счастье для человека? И это еще не все. Сквозь психику человека, сквозь его поведение, за чертами характера или даже симптомами болезней врач видит жизнь, видит весь сложный переплет социальных отношений и процессов. Конечно, если врач умен.

Мы, врачи, не любим наших приемов в поликлинике — этого «холодного сапожничанья» от случая к случаю. Врачебная помощь здесь случайна, и потому специальный медицинский интерес ослаблен и обесценен. Мы любим наши больницы и клиники, где подаем помощь основательно, а главное — изучаем больного вдоль и поперек, вширь и вглубь; где мы имеем возможность обобщать опыт и индивидуализировать подход к больному. Ведь болезнь не существует сама по себе, а только вместе с человеком, который страдает ею. Но мы, врачи, все-таки любим и наши поликлиники, потому что тут мы день за днем читаем нескончаемую повесть жизни человека и всего человечества.

Изучая нефрит трамвайного кондуктора, вошедшего ко мне в кабинет вторым, я видел его на работе, в быту, в семье. Задумавшись о болях в пояснице старой пенсионерки, вошедшей ко мне третьей, я представил себе весь ее шестидесятилетний жизненный путь: мучения на панских отработках, гибель трех сыновей в первую империалистическую войну, — весь ужас старого режима, воплощенный в этом худом, одряхлевшем теле. В больных легких девятнадцатилетней комсомолки, унаследованных ею от отца, деда и прадеда, я видел не только страшное наследие проклятого прошлого, но еще и трагедию молодого существа, которому дано овладеть всем миром, но приходится отказаться от любимой профессии и кипучей деятельности, к которой неукротимо стремится вся ее горячая благородная натура. Прописывая капли против поноса молодому человеку, неосторожно обращавшемуся с немытыми фруктами, я имел возможность полюбоваться его чудесным сложением. Но я видел не только крепкие мышцы и в совершенстве разработанные бицепсы искусного спортсмена. Он, кстати, был не спортсменом, а рядовым слесарем электростанции. И я понимал, почему этот молодой человек здоров и весел, а старая пенсионерка никогда не была ни здоровой, ни веселой. В кабинете врача видишь людей, классы, эпохи, социальные катаклизмы, а не только симптомы или характеры.

Закончив прием без пяти минут пять, я поспешил к выходу. Милая моя Катря, наконец-то мы с тобой увидимся! Надевая пальто, я весело шутил с гардеробщицей. Рядом на стене висел телефон, и я позвонил в лабораторию. Бульон не стал прозрачнее. Мое веселое настроение несколько понизилось. Ведь я должен буду признаться в своей неудаче Катре, а мне так не хотелось бы огорчать ее.