Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Кости, позвонки и огромная голова кита, наполненные сочным жиром, подтягиваются раздельщиками к «эшафотам» паровых пил… Не проходит и часа, и от огромной туши «остается лишь вздох», как говорят мастера разделки. Палубу окатывают мощными струями, и по слипу втягивается новый «эскадренный жироносец»…

И так день–деньской, с утра и до вечера работает плавучая фабрика.

Внизу, под палубой, в специальных котлах из ворвани вытапливается великолепный пищевой и технический жир; из спермацета выплавляется тончайший материал для парфюмерной промышленности; из мяса приготовляются кормовые и удобрительные туки.

Лучшие куски китового мяса, которое по виду мало чем отличается от говяжьего, повара забирали на камбуз и готовили из них отличные бифштексы, а из хвостовых плавников — заливное.

Я очень уставал. Особенно доставалось мне при взвешивании китов. Даже на береговых пищевых предприятиях нет таких весов, чтобы можно было сразу положить на них тушу длиной в двадцать — двадцать пять метров, весом около трех тысяч пудов.

Хотя мне, как биологу, и нечего было удивляться, но когда после измерения сердца кита я записывал, что длина его равна полутора метрам, а вес вместе с перикардием (околосердечной сумкой) — около трехсот килограммов, то трудно было обойтись без восклицания вроде того, что ничего, мол, сердечко! Не обошлось без веселых комментариев со стороны моих помощников и при измерении кишечника кита. Длина его оказалась равной почти двумстам пятидесяти метрам! Желудок весил полтонны и был три метра в длину. В таком «чреве» могли вместиться минимум два библейских Ионы. Печень кита равнялась весу взрослого быка…

Измазанный в крови и жире, я заносил в блокнот одну за другой многозначные цифры: язык кита весил полторы тонны, голова — три; ус — полтонны; легкие — триста килограммов. Трудно представить себе магазины по продаже таких потрохов: какие нужны прилавки и крючья, чтобы разложить и развесить весь этот товар!

Зато мозг кита весит всего лишь… пять килограммов.

Все эти данные были получены при разделке сравнительно небольшого кита. А ведь в прошлом столетии водились гигантские экземпляры. Если бы их удалось взвесить в те времена!

Китобой Линдгольм однажды загарпунил в Охотском море кита–исполина, о котором писал так:

«Предполагая, что в С. — Петербурге 600 000 жителей, мясом этого кита можно было бы угостить каждого жителя, каждому бифштекс в 1/ 4фунта, да еще по куску языка на закуску. Жира от него было бы достаточно, чтобы испечь все блины за одну масленицу, а из уса вышло бы по корсету для каждой дамы этого города. Если бы, — писал далее Линдгольм, — обтянуть скелет этого кита, чтобы он представлял нам кита таковым, какой он в действительности, когда находится в своей стихии, и если бы превратить его рот в столовую, а желудок — в бальный зал, и если бы увидеть 24 человека, сидящих за столом в его рту, и с дюжину пар танцоров, кружащихся в его желудке, — тогда зритель постиг бы его размеры…»

Закончив взвешивание, я на следующий день принялся за исследование желудков китов. Нужно иметь ясное представление об их содержании. Пища китов тесно связана с их передвижением по морям, и если мы будем знать об этом, то легко будет искать китов в море.

В этой работе, конечно, отсутствовало эстетическое начало, но… дело–то это необходимое… В самом разгаре работы меня отвлекли: прибежал бригадир раздельщиков и сказал, что китобоец «Вихрь» притащил самку финвала. Ее молочные железы распирало молоко. Это был редкий случай — наши китобои самок не бьют. Нужно было перемерить молоко и исследовать его в лаборатории. Я тотчас же поспешил к слипу. Самка финвала была сильно вздута, из ее молочных желез сочилось желтоватое, густое, похожее на сгущенное, молоко. Резчики помогли мне вскрыть железы. Мы «надоили» шестнадцать ведер. Исследование показало, что молоко содержит в себе сорок четыре процента жиров, примерно тринадцать процентов сухого остатка и чуть больше сорока процентов воды. Отличное молоко! Недаром китячий теленок в период лактации (молочного питания) прибавляет в весе почти на сто килограммов в сутки! К сожалению, молоко это почти непригодно в пищу человеку.

…Работая с утра до ночи (а часто и ночью), я не имел времени побывать на «Тайфуне», хотя он каждое утро в предрассветной сутеми подходил к «Аяну», сдавал китов, набирал пресную воду, продукты и быстро уходил на промысел. Мельком я видел кока «Тайфуна» Жору Остренко, капитана Кирибеева и боцмана Чубенко. Я окликнул их, но они не слышали — на «Аяне» стоял шум голосов и грохот лебедок: по слипу тащили гигантского кашалота. Работа проходила неудачно — то и дело лопались тросы, бригадиры кричали…

Я очень скучал по китобойцу. Мне хотелось узнать, что там делается. По паспортам, которые попадали ко мне, я знал, что дела у них шли хорошо: они уже перегнали «Вихрь» и, как говорят, «наступали на пятки» «Гарпуну». Я часто смотрел вслед уходящему «Тайфуну», пока он не скрывался за горизонтом.

Мне хотелось в море… Хотелось свежего ветра и охотничьих переживаний. Первые дни я не очень тосковал, потому что много интересного было и на новом месте — работа, люди, пейзаж…

Бухта Моржовая, вернее, ее южная часть, в которой стояла китобаза, — одна из красивейших на Южной Камчатке. Здесь почти нет ветров. Высокие, крутые, доходящие до шестисот метров склоны гор, обжимающие бухту, до половины покрыты густыми зарослями ползучего кедровника, ольхи и рябины. С восточного берега бухты падают звонкие ручьи с серебристо–чистой и холодной водой. В зарослях по склонам гор водится много медведей, горных баранов и лисиц. В бухте полно камбалы, палтуса и трески. В свободные минуты я с интересом наблюдал, как охотники и рыболовы «Ляна» таскали из воды треску, ползали по скалам в поисках крупной дичи. Но в один из дней со мной случилось несчастье: препарируя поджелудочную железу финвала, я сильно порезал себе левую руку. Работать на палубе и в лаборатории я не мог. У меня оказалось много свободного времени, и тут–то и подкралась тоска. Она усилилась, когда испортилась погода: в бухту вполз густой туман. Едкий, как дым, мокрый, как испарения в тропических лесах, он забивает все.

Дурная погода стояла недолю. Неделю заживала и моя рука. Чтобы не закиснуть, я занялся обработкой материалов. Правда, собранные мною данные не содержали открытий: в китовых потрохах мне не встретилось яблоко Исаака Ньютона. Но открытия сразу не делаются. «Наблюдайте, фиксируйте, — говорил мне профессор Вериго—Катковский. — Ничто не должно проходить мимо вашего глаза. Море — не мокрая пустыня; море — вечно живая и неистощимая колыбель жизни. Опытный ученый «читает» море, как увлекательную книгу».