Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Ось який ваш Данилыч!

Скиба замолчал, но, судя по прерывистому, нетерпеливому дыханию, ему хотелось что–то добавить к сказанному. Чиркнув спичкой и чмокнув разика три губами, он махнул рукой и выпустил такую струю, что она на миг разделила нас. Я видел только толстые, слоновые ноги председателя.

— А на меня, — сказал я, дождавшись, когда Скиба запер сарай и положил в карман ключ, — Данилыч произвел хорошее впечатление.

— Хе, — усмехнулся Скиба, — на меня тоже, когда я приихав сюда, а потом я его раскусил… знаете, як то горькое семечко, шо иногда промеж сладкого на зуб попадет. Да и вы скоро узнаете его. Он для всякой дырки затычка, для каждого болта гайка. Без Данилыча никто не знает шо кому делать: чи шить, чи пороть… Будто в горкоме и горсовете дураки сидят. У-ух, и нахалюга же! Правильно его прозвали Тримунтаном! Шторм настоящий! — Скиба еще раз вздохнул — то ли от волнения, то ли у него с дыханием было неладно. — Ну ничего, — сказал он, — вы, может быть, и сживетесь с ним, даже наверняка сживетесь: к вам ему незачем приставать, вы человек приезжий да еще интеллигентный, а он страсть любит интеллигенцию, как же, книги читает… Ну, заболтался я!.. До побачення!

Скиба повернулся и пошел тяжелым, слоновьим шагом, большой, нелепый. Пройдя несколько шагов, он вдруг остановился:

— Слухайте, за моторкой приходьте завтра. А бумага у вас е?

— Какая бумага?

— Отношение от вашего учреждения.

— Так я же показывал вам командировку!

— Ни-и, нужна хворменная бумага: отношение. Если есть, то приходьте завтра пораньше… А нет… не обессудьте…

Сказав это, он быстро скрылся в проулке.

Есть дни, которые проходят быстро и незаметно, как облака над головой, не оставляя никакого следа. Но есть дни, наполненные событиями, как хороший початок кукурузы янтарными зернами. Таким днем оказался сегодняшний. Расставшись со Скибой, я сначала был в некоторой растерянности. Я не знал, что же мне делать дальше. Бесцельно шагая по берегу моря, я вдруг ощутил голод. Расспросив одного из слобожан, где находится чайная, вскоре очутился в чистеньком зале, где за столиком, накрытым клеенкой, сидело несколько человек. Перед ними возвышалась горочкой вяленая тарань, тарелка помидоров, студень, ситный хлеб и арбуз. Гости о чем–то возбужденно спорили, непрерывно чокались, но не пили, а ставили стаканы на стол и продолжали что–то доказывать друг другу.

Я много езжу и знаю, что заказывать чай в чайной так же бессмысленно, как искать в Сахаре снег. Это красноречиво подтверждала и богатая витрина буфета: здесь среди гастрономического засилья возвышались серебряные головы шампанских бутылок. Я заказал яичницу с ветчиной и помидоры.

Когда поел, официантка предложила… чаю. Я представил себе тепленькую, бог знает чем, только не чаем пахнущую водичку. Но сверх ожидания получил стакан ароматного чаю.

Позавтракав, я пригласил к столу буфетчика, от души пожал ему руку и договорился, что, пока я буду жить в Слободке, стану ходить к ним завтракать, обедать и ужинать.

Было без четверти пять, когда я, отдохнув, вышел на берег моря.

Солнце, раскидывая мрачные и тяжелые тучи, упорно пробивалось к чистому небу. Оно теперь занимало довольно большое пространство, почти до самого горизонта. С каждой секундой острые и ослепительные лучи прорубались все дальше и дальше сквозь дремучие чащи облаков, словно лихая конница, не щадя никого и ничего. Сколько причудливых фигур возникало на их пути! Но острые мечи лучей все рушили. Вот откуда–то появилась голова витязя в шеломе из чистого золота, появилась и мигом слетела. За ней пронеслась армада лихих бригантин с красными парусами и точеными бушпритами. Солнце и их взяло в копья. На горизонте быстро появился двугорбый верблюд. Какую–то минуту он лихо держал голову по ветру и словно пил волшебный напиток. Но вот по нему скользнул ослепительно яркий луч, и верблюд скорчился и растаял, а то место, где только что стоял царь пустыни, мгновенно заняло стадо овец, тесно сбившихся в кучу… А море то темнело и тяжелело, как ртуть, то вспыхивало ярким светом. Запад медленно наливался краснотой. У горизонта выросли далекие горы. Стоявшие на рейде суда потемнели.

Вечер был так хорош, что мне не хотелось идти на квартиру. Я решил погулять и заодно посмотреть местный клуб, который Скиба называл дворцом.

Крыша клуба виднелась еще с крыльца чайной. Вскоре я стоял перед ним. Это было добротное белое здание с лепными украшениями на фронтоне и широкой каменной лестницей. Фасадом клуб был обращен к морю, которое плескалось в нескольких шагах. Перед входом — небольшой палисад: несколько кустов молоденькой сирени и тонких, голенастых акаций испуганно кланялись ветру, который хотя и терял силу, но все еще не сдавался, все еще пыжился, пытаясь вить кудри на волне.

У клуба толпился народ: через полчаса начинался сеанс.

Очевидно, этому дню не дано было закончиться просто, как кончается большинство дней, то есть плавно опускается солнце, медленно тает свет и густеет темнота — сначала исчезают дальние, потом ближние предметы, — на небе появляется звездная россыпь… Нет! Этот день подарил мне еще один сюрприз.

Очутившись в клубе, я был приятно удивлен его просторным и со вкусом отделанным фойе. Тут же, рядом с фойе, были размещены комнаты для кружков самодеятельности и книжно–журнальный киоск, около которого толпились ребятишки, самые ненадежные покупатели, но зато большие любители ярких обложек и картинок. Не менее приятным оказался зал. Он был выкрашен в нежно–салатный цвет, с его высокого белого, выложенного в форме усеченного купола потолка лился яркий свет. В центре купола висела люстра. На стенах горели канделябры.

«Молодец Данилыч! — мысленно произнес я. — Не выведи он тогда Скибу на чистую воду — не было бы этого замечательного клуба!»

Сеанс долго не начинался из–за мальчишек: они «под шумок» заняли лучшие места. Пока их выдворяли, я успел осмотреть весь зал. Перед тем как погас свет, я в какую–то долю секунды, словно при блеске молнии, увидел в зале… Данилыча. Я даже успел поклониться ему, но ответа не последовало: по–видимому, он не заметил меня. Когда фильм кончился и зажегся свет, я поискал глазами Данилыча, но в зале его не оказалось. Его не было видно и около клуба.

После духоты кинозала на берегу моря дышалось легко. Ветер упал. Волна сломалась. Над горизонтом догорало золотое, слепящее солнце. Закат был так богат и щедр, что вызолотил окна в хатах Слободки. Но золото догорающего солнца недолговечно. Быстро наступившая темнота смела его и с окон и с небесного купола. Только море сверкало да горизонт пылал, купаясь в нежданном богатстве. В вечернем воздухе крепко пахло морем. Во дворах блеяли козы и стучало о донья ведер вечернее молоко. Где–то визжал поросенок и обиженно лаяла собака.