Виктор Московкин - Потомок седьмой тысячи

Помолчав, спросила с ласковым любопытством:

— А она красивая, твоя девушка?

— О ком ты? — недоуменно спросил Артем.

— О ком… Знаешь сам. Егор хвастал, что красивая.

— Спасибо ему, обрадовал. Ты не спросила, зачем это надо было хвастать?.. Красивая, конечно. Разве любимые бывают некрасивыми?

— Ну, а все же какая? — допытывалась Лелька. — Какая она из себя?

Артем попытался ответить, но, к его удивлению, оказалось, что ему трудно сказать, какое у девушки лицо, глаза, взгляд; не то что не помнил — вся она перед ним, прищурится и видит, слышит ее голос, а вот выделить что-то одно, особенное, не может.

— Понимаешь… — приготовился он было передать свое впечатление и не договорил: увидел, что Лельке не до него, не слушает она. По берегу от плотины шел к ним Егор Дерин. Пиджак небрежно переброшен через плечо, смоляной чуб выбивается из-под козырька фуражки, закрученные усы лихо красуются на смуглом лице — вид гуляки парня. Лелька еле сдерживалась, чтобы не побежать навстречу.

— Ну вот, а она тут все глаза проглядела, — сказал Артем, встречая приятеля, и тотчас заметил, не следовало этого говорить. Поравнявшись с Лелькой, Егор коротко и пусто взглянул на нее и стал спускаться к лодке.

— Как, готова? — деловито спросил он, оглядывая железные заплаты. Потом столкнул лодку на воду, стал прилаживать весла. Лелька с испугом смотрела с берега, вся словно застыла. Егор, должно быть, заметил ее растерянность, что-то дрогнуло в его лице. — Нынче пораньше вернусь, зайду! — крикнул он ей.

Перешагнул борт лодки и сел за весла.

— А меня разве не возьмете? — с жалкой улыбкой спросила Лелька. В голосе ее слышались слезы.

Артем сердито уставился на Егора: девушка так долго ждала, с такой радостной доверчивостью потянулась навстречу, когда увидела его, — мог быть и поласковей.

— Вечером покатаемся! — опять крикнул Егор. — Вернусь пораньше и покатаемся.

Сразу же за поворотом у Зеленцовского ручья берег стал обрывистым. Течение тут было сильное, с водоворотами, лодку крутило. Егор с усердием, до пота, работал веслами и искоса взглядывал на Артема, расположившегося на корме. Видел — Артем горел возмущением, губы обиженно надуты, и это забавляло.

— Родион Журавлев объявился, — сказал он, нарушая молчание.

Артем заинтересованно поднял голову, смотрел, ожидая чего-то еще.

— Поступать будет на фабрику, — добавил Егор. — Куда ему теперь… Сначала-то было в деревню собрался.

— Ну и что он? С настроением каким?

— Не знаю еще. Разговора пока близкого не было. Показалось, опустошенный какой-то, а может, до смерти устал. Обижался, что забыт был, — ни одной посылки. О Кропине упомянул. Будто видел его, и вернется не скоро.

— Все-таки думает о чем?

— Откуда я знаю! — вспылил Егор. — Услышал когда, что Семка писарем при полиции, — озлился. А так, поди пойми. На ходу разговор шел.

— За посылки обижался правильно, только было бы из чего отсылать. Говорил ты ему это?

— Встретишься, сам скажешь. Ты это умеешь — объяснять убедительно.

— Объяснять нечего, — миролюбиво сказал Артем, словно не заметив колкости, — оглядится — сам поймет. Едва ли только примут на фабрику. Все-таки в боевой дружине главным был…

— Ты посмотрел бы на него: кожа да кости, Грязнову видеть его перед собой — одно удовольствие: «Любуйтесь, господа рабочие, до какой жизни дошел. А все через чего? В политику вмешивался. Пусть их интеллигенты политикой занимаются…» Разве ученый Грязнов упустит такую возможность! Но я не об этом сейчас. Вот сказал: «Родион пришел», — а ты даже не порадовался. О Кропине упомянул — словно не слышал. Я ведь тоже увидел его заросшим, измученным, и хоть бы что дрогнуло в сердце! Разговаривал, а на уме одно: от души он это или как? Он о Батушине… И мне сразу захотелось сказать: «Пока ты не при деле, давай, дядя Родя, махнем в Полтаву. Я-то Батушина мало знаю, покажешь, все остальное на себя возьму». Но это только в первую минуту, а на самом деле все думал: не брякнуть бы в разговоре с ним лишнего. И это о Журавлеве дяде Роде, первом дружке отца. Подлые годы нас сделали такими, что ли? Никому не доверяем, себе не доверяем.

— Ты что, обидел его чем-то? Жалуешься?

— Чем я его мог обидеть! Себя ненавижу. Осторожничанье наше ненавижу.

Артем добрыми глазами смотрел на Егора. Тот с силой нажимал на весла, бедная лодка скрипела.

— Что же ты предлагаешь? — с улыбкой спросил Артем.

— Не знаю. Собираться втихомолку на разговоры из года в год… Потом в Васькином сарае, в вонючей яме, оттискивать листочки, рассовывать их по фабрике… И ничего не меняется. Надоело!

— Подайся в лесные разбойники. Там веселей.

Егор сверкнул злым взглядом, но ничего не сказал.

Русло реки теперь выпрямилось, течение стало спокойнее. Оба сразу увидели на высоком берегу маленькую фигурку Лельки — она так и стояла на том же месте.

— Зачем ты ее все время обижаешь?

— Я обижаю? Ты что, сдурел? — Егор давно ждал этих слов, потому откликнулся быстро. Он вытер потное лицо рукавом рубахи и с тем же тоном удивления договорил: — В голову не приходило обижать ее. Не за что.

— Ждала-то как, — жалея Лельку, продолжал Артем. — Вот скоро появится Егорушка, хоть до Зеленцовского моста прокатит. Появился. Прокатил. «Вечером вернусь пораньше…» Видишь же, истомилась вся, слова своего не скажет, все только «Вот Егорушка, мы с Егорушкой…» Егорушка собой доволен, измывается.

— Для чего придумываешь? — мрачнея, спросил Егор.

— Где там — придумываешь. Будто не видно. В слободке над девкой уже смеются: вечная невеста. Почему не женишься? Ты же ее любишь!

— Сейчас не время.

— «Не время», — Артем удивился. — А когда будет «время»?

— Умным считаешься, а сообразить не можешь, — вспылил Егор. От волнения и злости царапнул веслом по верху воды — брызги полетели на Артема. Тот подумал, что нарочно, молча утерся, а потом нагнулся, зачерпнул в ладошку воды и плеснул в лицо приятелю.

— Осатанел? — Егор не знал, как отнестись к выходке Артема. Чувствовал: из-за пустяка могла разгореться ссора.

— Так когда же «время»? — спокойно спросил Артем.

— Случись что со мной, одной ей маяться?

— Ничего себе, понятие, — протянул Артем. — Вот не знал, кем кому доводишься. Что ж ей, так и сохнуть, пока придет то время? Освободи тогда, не давай надеяться.

— Я ее на веревке не держу. Ей обо всем было сказано. — Егор угрюмо помедлил. — А потом насмотрелся я на баб, что одни с ребятишками горюют…

Больше всего неприятно было Егору, что чувствовал правоту Артема. Видит Лельку и не испытывает былого волнения. Привык, что ли, оттого что с детства все время с ней? А может, кончилась любовь — и такое будто бывает. Если так, то надо решаться, освободить, как Артем говорит. Но нет, вернее всего, дела другие захватили целиком, появилась привычка во всем сдерживать себя. Артему говорить просто, его любовь ему ничем не грозит, она, как легкий ветерок, — потреплет, с тем и конец придет. Нет ничего безопаснее влюбиться в свою учительницу, не страшнее, чем в тетю или бабушку.