Виктор Московкин - Потомок седьмой тысячи

Артем потупился, ему почему-то было совестно видеть ее чистые, правдивые и наивные глаза.

— Зачем бороться? — сказал он, краснея от неискренности своих слов. — Работу дает, на том спасибо.

Если бы он знал, что Ольга Николаевна ищет поддержки, что после внезапного ареста брата она дала торжественную клятву быть достойной его. Она могла бы пожертвовать собой, если это нужно для общего дела. Но как, что делать — тут она оказалась беспомощной. Сегодняшняя попытка сойтись ближе со слушателями воскресной школы, многие из которых, как она знала от Веры Александровны, участвуют в рабочем движении, окончилась неудачей. Не завязывался откровенный разговор и с Артемом, приучившим себя к осторожности.

— Я понимаю, не обо всем говорят, — сказала Ольга Николаевна. — Простите меня.

Она протянула узкую теплую ладошку. Артем задержал ее в своей руке дольше, чем следовало, и заметил это, только когда Ольга Николаевна мягко высвободилась.

Всю неделю потом он жил радостным ожиданием новой встречи с учительницей. То поведение и те слова, которые говорили не в ее пользу, были забыты, зато воображение легко дорисовало все лучшее, что угадывалось в ее характере. Красивая, умная, нежная — такой представлялась ему Ольга Николаевна. Вспомнил ее слова: «Надеюсь, мы с вами увидимся», — из одной вежливости это не говорят.

Заводить лодку на другую сторону причала, с нижней стороны течения, — чтоб волной не било, привязывать ее — это удовольствие Артем предоставил Егору. Сам вышел на берег, жмурился от обилия солнечного света. Как всегда по воскресеньям, на берегу было много публики. Белые платья, широкополые, с яркими лентами, шляпы женщин, полотняные костюмы мужчин — все это двигалось, пестрело, мелькало перед глазами. Артем вздрогнул: показалось, увидел Ольгу Николаевну — шла с рослым парнем-студентом к Стрелке, говорила что-то, склоняя голову к его плечу, смеялась. Кольнуло сердце-ревностью, едва не бросился догонять, чтобы посмотреть, она ли, но тут же рассмеялся: чего не почудится влюбленному — у девушки-то русая коса за спиной, Ольга Николаевна темноволосая, стриженая.

Подошел Егор, недоумевая, посмотрел: чего так весело человеку?

— Ну, день!.. — радостно сказал Артем.

— Под Сорока бы в такой день, на берегу в траве поваляться, — вздохнул Егор. — Помнишь, раньше-то: семьями, с самоваром, с одеялами на весь выходной с ночлегом. Разлюбезное дело. Тут вот учиться иди. Дисциплина… Отцы наши не учились, а куда как решительно действовали. В слободку почти три месяца никто сунуться к ним не смел. Нынче поди не поучись, первый скажешь: не сознает свою ответственность…

— А то сознаешь? — Артем толкнул Егора в бок, тот немедленно ответил тем же. — Батькам, может, и хотелось учиться, да где было? Тебе, дураку, дали возможность, а ты кобенишься…

— Сам-то больно умный…

Дурачась, посмеиваясь друг над другом, шли по переулку к большому красному дому, нижний этаж которого занимала воскресная школа.

В сумрачном и прохладном коридоре столкнулись е учительницей Верой Александровной. Поздоровались почтительно.

Вера Александровна, приподняв очки и близоруко щурясь, хитро приглядывалась к Артему, улыбалась.

— Вы делаете успехи, — сказала ему, словно удивляясь. Достала из портфеля, набитого книгами, записку:

— Это вам, от Олечки. Прелестная девушка, не правда ли?

Ольга Николаевна Свиридова, или, как ее ласково звали все знакомые, Олечка Свиридова, была дочерью священника из Любимского уезда. В то время как старший брат Павел учился в Демидовском юридическом лицее, где студенты пользовались относительной свободой, Олечка вынуждена была проводить дни в училище для девиц духовного звания. Закон божий, чистописание, рисование, русский, славянский языки, арифметика — обычные предметы для любого учебного заведения. Но кроме них в этом училище обучали церковному пению, приучали к рукоделью и ведению домашнего хозяйства. К выпуску воспитанница должна была сама себе приготовить все необходимое для приданого. В уставе училища так и было сказано: «Цель наша воспитать для духовного сословия достойных жен и матерей и посредством их действовать на умственное и нравственное образование той среды, в которой они будут жить».

Быть учительницей в сельской школе и действовать на умственное развитие и нравственное образование среды — это Олечку устраивало. Не устраивало ее после выхода из училища стать женой сельского священника. И Олечка невзлюбила училище, все делала, чтобы вырваться из него. Ее упрямство и горячее участие в ее судьбе старшего брата сделали свое дело: суровый родитель, скрепя сердце, согласился на перевод дочери в обычную женскую гимназию.

Вырвавшись из училища, Олечка почувствовала себя счастливой. Она сняла отдельную комнату и все свободные после гимназии часы проводила, как ей подсказывало настроение. Если становилось грустно, хотелось общения с людьми, она гуляла по городским улицам или шла к брату, у которого всегда кто-нибудь был из его друзей. Иногда она брала книгу, забиралась с ногами на диван и читала до тех пор, пока не начинало ломить в висках. Ей все время казалось, что она вот-вот вступит в какую-то еще неизвестную и прекрасную жизнь.

Бывая у брата, встречая в его квартире умных, образованных молодых людей, слушая их взволнованные речи, она постепенно начала понимать, что нет ничего благороднее участия в борьбе за новое общество. «В борьбе обретешь ты право свое!» — этот лозунг, объединявший круг ее новых знакомых, казался ей исполнением всего возвышенного. Но вот с одним она не могла смириться: это когда видела, как такие блестящие молодые люди с подчеркнутым презрением говорят о своей собственной жизни.

Жизнь была так интересна, так много в ней было радостей, так много еще ожидалось, что пылкие клятвы о жертвовании собой смущали ее, казались неестественными, лишенными смысла.

У брата часто бывал студент Веселов, большой и неуклюжий, с добрым прыщеватым лицом. Он был всегда весел, на вечеринках никто лучше его не пел. Когда затевались танцы, он непременно приглашал Олечку и смешил ее тем, что каждый раз придумывал самые невероятные планы похищения ее: то предлагал ей залезть в сундук, который он будто бы уже приторговал у брата, сундук погрузят на извозчика и таким образом похищение пройдет незамеченным; то советовал надеть его шинель и фуражку, он в это время спрячется, а она выйдет — все поймут, что ушел он. Что греха таить, Олечка была влюблена в него. В своих девичьих мечтах она уже представляла его спутником, с которым пойдет, опираясь на него, к той неизвестной и прекрасной жизни.

Но однажды она пришла к брату и застала все общество в смятении. Не было ни смеха, ни песен. В углу за маленьким столиком двое студентов угрюмо играли в шахматы, белокурая полнолицая девушка готовила к чаю бутерброды. Глаза у нее были красными, видно, до этого плакала. Брат о чем-то тихо разговаривал с девушкой в темном платье с глухим, высоким воротом. Другие тоже старались говорить шепотом. О причине этого гнетущего настроения Олечка узнала за чаем, когда брат налил каждому вина и предложил помянуть «боевого товарища и друга Володю Веселова».