Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза

— Оптимистическая самокритика; и все для того, чтобы другим закрыть ворота для разговоров. Сказано — арап!

— Заверяю, что ни один поросенок не уйдет на рынок!

— Так унесут!

— Нет, старинные слова были все-таки правильные, — вздыхает Синекаев. — Вот выписываем товарищу зоотехнику оклад, и называется это заработная плата. А при Иване Грозном сказали бы просто: кормление.

Но когда на трибуну поднимается молодой парень — у себя, наверно, орел, а здесь читает по складам, путается и сам улыбается, — Синекаев краснеет, обхватив лицо руками.

— Да брось ты эту шпаргалку, — говорит он наконец, страдая. — Кто тебе ее написал?

Парень охотно оставляет бумажку и поворачивается к залу. Просторный серый пиджак на его могучих плечах, как живой, натягивается, принимая тоже решительный вид.

— Говорить я много не могу. Работать — могу. Я прошлый год участвовал в выставке и нынче поставил себе такую цель: попасть сюда — и попал. Я бы и больше убрал комбайном, но в моем колхозе уже не было что убирать; поставили меня на молотьбу, а потом стал ремонтировать свой комбайн. Вот так лично у меня прошла осень. Но я хочу не про это. У нас заведено как: если ты комбайнер, то говори про МТС. А если доярка, то про свою корову. Покритиковал, достижения отметил, и все, покидай трибуну. Но я про другое тоже думаю. Большинство наших богатств лежит мертвым капиталом в земле. До войны разрабатывались фосфориты, огнеупорные глины, естественные краски. А у нас до сих пор не налажено черепичное производство. В области нет почвоведа, который бы интересовался почвами. А при губернском правлении было целых два.

— Ты что, жил, что ли, при губернском правлении? — спросил кто-то.

Комбайнер вспыхнул, сверкнул глазами.

— Нет, читал.

Наступила небольшая пауза.

— Взгляните на Гладилина, — шепнул Покрывайло. — До чего ж ему охота рявкнуть: «Ближе к делу, закругляйся». Да Синекаева опасается.

Павел посмотрел на президиум. Из-за плеча Гладилина, так похожего на Игоря Ильинского в роли плакатного бюрократа — бдительно прищурившегося, с прилизанными волосами, поджатой чертой губ, — выглядывал крупный живой глаз Барабанова. Потом, когда Гладилин откачнулся, стал виден и вздернутый нос, губы как спелая малина: весь мальчишеский облик председателя исполкома.

— А чего хочется Барабанову? — лукаво осведомился Павел у Покрывайло. Тот слегка опустил веки, словно не разобрав насмешки.

— Барабанов человек честный, только и его уже затронул здешний стиль: то «ура», то «караул». Когда он только пришел на свой пост, знаете, что он сделал? Подсчитал реальное количество пахотной земли по району. Это разошлось с официальными данными; много земли позаросло, кое-где появились овраги, заболотилось. Когда он обратился в облисполком, ему сказали: «А как мы объясним уменьшение пахотной земли перед министерством? С нас же спросят». Так и замяли. И Барабанов больше не вспоминал об этом.

Гладилин и Барабанов — две разновидности «гомо сапиепс руководисимус». Один явно случайный: будет тянуться от взыскания к взысканию, пока не выйдет на пенсию. Он просто не может. А Барабанов работать может, но не всегда умеет. Воспитан под барабаном, вот и барабанит, — скаламбурил Покрывайло.

— Ну, а Синекаев? — спросил Павел воинственно, потому что все характеристики Покрывайло при их внешней правоте вызывали в нем внутренний протест.

Покрывайло молча усмехнулся, не успев ничего ответить.

— Продолжайте, — сказал в это время Синекаев комбайнеру.

— Вот еще с премиями непорядок, — проговорил тот зычно, собравшись с духом, хотя большие руки, лежавшие перед микрофоном, застенчиво шевелились. — Выдвигают механика, а ведь работал не он один. Но закулисными выборами наметили одного, и все. А почему не собрать всю бригаду, всех парней, самим нам проголосовать и выбрать? Хуже так будет? Думаю, лучше, справедливее. Ведь перед людьми больше человек на хорошее тянется, чем перед начальством. У начальника два глаза, а у народа — сто. Мы устроили световую газету — я комсорг тоже, — протянули одного шофера. Стали показывать. «Откуда, — говорит, — привезли эту картину?» — «Да из Сердоболя». — «Значит, и там знают про меня?!» Подействовало. Или бригадир говорит: «Ну, председатель, можешь оформлять документы; к седьмому ноября мне наручные часы должны быть, потому что картошку мы всю выкопаем». И что же? Сдержал слово, а раньше пил. Нет такого твердокожего, которого нельзя было бы пробить. — И вдруг, теряя нить, ослепленный множеством лиц и всеми зажженными лампами в зале, останавливается, тяжелой ладонью потирает лоб, как бы снимая невидимую паутину. — Я здесь, с этой трибуны говорю, конечно, впервые…

— Расскажите, чем занимаетесь сами как комсорг, — не выдерживает Гладилин.

Но Синекаев, нахмурившись, останавливает его:

— А он как раз об этом говорит.

В перерыве президиум разошелся, только четыре пожилые колхозницы в ярком свете прожекторов сидели на виду у всего зала, с крестьянским терпением и крестьянским равнодушием к чужим глазам. Их белые платки, истово повязанные под подбородками, склонились друг к другу; они перешептывались, домашним жестом отодвигали стулья. И зал, который вначале с любопытством поглядывал на них, тоже понемногу занялся своими делами, дожидаясь конца перерыва. На сцену поднялись еще две женщины, помоложе, бочком пробрались мимо тесно поставленных стульев. Одна принесла сверток с едой, развернула его на коленях и принялась закусывать. Черная цветастая шаль на ее голове хорошо выделялась на фоне светлых стульев, белой кофты с опущенными плечами и бронзовых листьев, обрамлявших портрет Ленина во всю стену. Стали собираться и мужчины. У входа на сцену они приостанавливались, докуривая. Зал тоже шумел, наполняясь.

В маленькой каморке, где устроили что-то вроде буфета, Павел еле протолкался за бутербродом. Общий разговор шел о выступлениях.

— Надо бы присмотреться к этому парню из МТС. Хороший через годик будет инструктор райкома.

— Да и председатель колхоза неплохой.

— Пока не испортился, пока ты не начинишь его схемами.

Все захохотали.

— Запишите для передовой, — обращаясь к Павлу, потребовал тотчас Покрывайло, который стоял в дверях. — Ведь это целая категория «начинителей схемами».

— Ну, если больной называет свою болезнь, он уже на пути к выздоровлению, — проговорил Синекаев, допивая стакан чая и не взглянув на Покрывайло.

После перерыва на трибуну взошла та женщина с черным платком в мелкую розочку, которую Павел заприметил еще издали. Теперь он узнал ее: это была неразговорчивая хозяйка избы, где пришлось ему заночевать в колхозе Гвоздева.

Несколько секунд она молчала, собираясь с мыслями, рассеянно теребила клочок бумаги, который даже не разворачивала. Лампа, стоявшая перед ней на трибуне, с темным глухим колпачком, освещала только ее руки, подбородок и часть рдеющей щеки. Лицо было в полутени и казалось от этого моложе.