Алла Драбкина - ...и чуть впереди

Таким образом, кроме начальницы появился еще один враг — первый отряд. Эта вражда стала особенно острой после того, как Маша во время своего дежурства по лагерю имела счастье наблюдать такую картину: в одной из дальних беседок, уже после отбоя, дочка начальницы и два парня разливали на троих «маленькую» водки. Все честно, всем поровну. За такие вещи совершенно точно полагалось исключение из лагеря, но Маша вовремя сообразила, что свою дочь начальница не исключит, и пострадают только парни. И вообще ей почему-то вдруг стало жалко начальницу. Она просто взяла водку и вылила ее на землю, пообещав, что в следующий раз… Рассказала об этом только Норе Семеновне.

А ребята, очевидно, ожидали от Маши каких-то действий, поэтому боялись ее и ненавидели так сильно и остро, что Маша всегда спешила увести свой отряд с территории, чтоб не чувствовать этой ненависти.

Да, наука нравиться ей не давалась. Двойка с минусом.

Нина Ивановна Машу не жалела. Даже ненависть к ней первого отряда использовала в свою пользу:

«Мария Игоревна, вы производите на старших ребят неэстетическое впечатление. Почему вы все время ходите в каких-то брюках, вы же все-таки женщина!»

«Мария Игоревна, кроме вашего отряда есть и другие, и, учтите, там к вам относятся иначе, чем в вашем!»

«Мария Игоревна, вы слишком рано успокаиваетесь. Моя дочь сказала…»

О, эти бесконечные, всегда чреватые оскорблением «Марии Игоревны»!

После одного из таких выпадов Нора Семеновна сказала Маше:

— Машенька, ну почему бы вам как-нибудь не раздавить эту гадину?

— Я не умею, — сказала Маша. — И потом, она намного старше меня…

— Боюсь, что когда-нибудь это сделаю я. А то ждать, пока накажет сама судьба, очень долго.

…Судьба было наказала Нину Ивановну, но у таких, как она, удивительная сопротивляемость ударам судьбы. Они просто не замечают, что их бьют. Наказание себе Нина Ивановна избрала сама. Оказывается, в других лагерях уже провели «день самообслуживания». Это заключалось в том, что должности всех воспитателей и даже начальника лагеря распределили среди пионеров, а воспитатели и вожатые становились в этот день на их место, в отряды. Неизвестно, как там в других лагерях прошел этот сомнительный эксперимент, но Нина Ивановна размахнулась во всю мощь своего педагогического гения. «Разрешается, — сказала она, — даже называть педагогов просто по имени или фамилии, разрешается даже наказывать. Словом, полная демократия, полная перемена ролей».

Нора Семеновна пробовала возражать против этой затеи, но Нина Ивановна сказала:

— Что же, выходит, Нора Семеновна, когда Мария Игоревна носится со своими безумными планами — ее вы защищаете, а когда я даю детям возможность проявить инициативу — вы против? По-моему, задумка у меня хорошая…

Расхожее словцо штатных романтиков «задумка» Нина Ивановна произнесла так, что многие чуть не фыркнули.

— Ну, раз задумка, — сказала Нора Семеновна и развела руками. Да и зачем было спорить?! Все равно бесполезно.

— Я буду пионеркой третьего отряда. Как самого неблагополучного, — сказала Нина Ивановна жестко.

…День начался с торжественной линейки. На трибуне стояла дочь начальницы, которую выбрали начальником лагеря, парень из первого отряда, объявленный ею вожатым и дежурным по лагерю, да Женька Лобанов, возведенный в ранг старшего вожатого.

Во главе третьего отряда стоял очень важный и раздувшийся раза в четыре Андрюшка Новиков, а замыкал строй «воспитатель» Витька Шорохов. На правом фланге, как самые высокие, выстроились «пионеры»: Виктор Михалыч, Маша и Нина Ивановна.

Нора Семеновна, смеясь, подмигивала Маше с другой стороны линейки. Видно, ободряла.

Сразу после линейки «воспитатели» приступили к работе.

— Быстренько, быстренько, быстренько, — командовал Витька Шорохов и бесцеремонно начал считать всех по головам.

— Купчинкин, не вертись… Нина, у тебя что, шило там попало? — басом сказал Андрюшка.

Маша сначала не поняла, про какую это Нину речь, пока по смеху начальницы не догадалась, что эта «Нина» относится к ней.

— Построились? Все на месте? Встали в пары!

Купчинкин тут же схватил Машу за руку:

— Маша, я с тобой!

«Вот оно, начинается», — подумала Маша. Но напрасно она так подумала, потому что Купчинкин вдруг получил тумака от Сережки Муромцева.

— Какая она тебе Маша?

— Мария Игоревна, я с вами, можно? — взмолился Купчинкин.

— Ну конечно.

— Мария Игоревна, куда пойдем? — спросил Шорохов.

— Ты воспитатель, ты и решай…

— Ну куда бы вы хотели?

— Шорохов, разве у пионеров спрашивают? — встряла начальница.

— Невредно иногда и спросить. И кроме того, Нина, когда хочешь что-то сказать, прежде подними руку, — сказал Шорохов нравоучительным голосом.

Начальница позеленела, но принужденно рассмеялась. «Демократия» явно была не в ее пользу.

— Пойдем в лес, да? — вопросительно смотрел на Машу Андрюшка.

— Пойдем, — пришлось ответить Маше.

И всю дорогу до леса Шорохов и Андрюшка только и делали, что издевались над Ниной Ивановной. Маша даже поразилась, откуда в добром, милом Андрюшке столько жестокости. Шорохов — ладно, он просто артист, играл роль, но Андрюшка — тот ненавидел. Видно, насмотрелся за свою жизнь всяких воспитателей, знал все приемы, которые когда-либо применяла «педагогика» в борьбе с детьми.

Маша отвела его в сторону.

— Андрей Иваныч, можно?

— Что, Мария Игоревна?

— Нельзя так издеваться над человеком. Она все-таки начальник. Разве я над вами так издеваюсь?

— Вы — нет. А такие, как она…

— Она уже немолодая, пожалей ее…

— А она бы вас пожалела? — в упор спросил Андрюшка. — Она бы только радовалась, если б над вами так.

— Но я прошу тебя…

— Хорошо.

Андрюшка бодрым шагом направился к той сосне, где стояла «наказанная» за что-то Нина Ивановна.

— Простите, Нина Ивановна, это мы шутили… Это мы просто показывали, как некоторые… Вы свободны, простите нас.

Начальница расцвела в улыбке. Вся ее злость тут же улетучилась, она очень легко поверила Андрюшкиным словам, потому что всегда была уверена в себе. Потрясающая непробиваемость! Она даже не обратила внимания на то, что Маша говорила с ним до этого.

Никаких эксцессов в этот день больше не было, если не считать того, что Женька Лобанов, обходя в тихий час спальни, заставил Нину Ивановну повернуться на правый бок, как и всех.

И еще был случайный эпизод: когда все играли в волейбол, Нине Ивановне попали мячом по голове. И она вдруг сморщилась, чуть не заплакала от боли, скривилась, застонала. Стала такой вдруг беззащитной, что в Маше опять зашевелилась жалость.

— Попали по самому больному месту, — тихо сказал стоящий рядом с Машей Женька Лобанов.