Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

— У них, товарищ Ожогин, силен анархистский душок. Отважны, бесшабашны. Много придется с ними повозиться, но, как говорят, овчинка стоит выделки. Трудновато, конечно, будет, но если сумеете подобрать к строптивому сердцу ключи, грузчики за вами пойдут в огонь и в воду. Конечно, придется начинать с простого грузчика…

— А я бы, товарищ председатель Совета, унтера прямо в казармы комендантом, — посоветовал Коренной. — Хватка в нем акулья.

— Не возражаю. Опытный человек и там нужен. Как, товарищ Ожогин? Решайте сами, но прямо скажу, порт для нас сейчас самое важное.

Предложение Суханова пришлось по душе, и Тихон, не искавший легкой жизни, согласился.

Свежее, с легким морозцем утро. Солнце еще не взошло. За Сайдарским перевалом, над вершиной Ягоула, разгорелась утренняя заря. Зажигались занесенные снегом пики горных кряжей.

Тайга еще не растеряла золотистый наряд. Зеленой стеной стояли едва припорошенные снегом ели. Среди травы зрелая клюква пламенела, словно разбросанные щедрой рукой тлеющие угли.

Покачиваясь в седле, оглядывая знакомые просторы, Федот раздумывал о последних событиях.

Отгремели орудийные залпы в Петрограде. Пал Зимний дворец. Съезд Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов образовал новое правительство во главе с Лениным. Вот и свершилось то, о чем мечталось. Но в Раздолье ничего, по существу, не изменилось. Вместо атамана Жуков стал называться председателем исполкома, а советскую власть в уезде возглавил его брат Флегонт. Народом, говорят, избраны. Верно, присмирели Жуковы, юлой вертятся, в друзья напрашиваются, но он-то, Федот, не слепой, насквозь их видит — на языке мед, а под языком лед.

На перевале колючий северный ветер бросил в лицо пригоршни снега, жесткого, как железные опилки. Мороз щипнул щеки, проник за воротник. Федот надвинул шапку на брови, поднял воротник полушубка, поудобнее уселся в седле.

Путь в Черемшанку не близкий, верст тридцать, Там на охотничьем промысле работала семья Ожогина. Пристроился к ней и Федот — хватит спину на толстосумов гнуть. Потрогал драгунку, подарок Тихона. С таким оружием в одну зиму можно стать на ноги.

За перевалом гора полого спускалась в распадок. Лайка, трусившая за лошадью, вспугнула филина. Тот с фырканьем взлетел на сук лиственницы и, свесив шею, стал дразнить пса. Пес кружился вокруг дерева, взлаивал, царапал когтями ствол, а филин, вращая янтарными глазами, щелкал клювом, словно посмеивался.

Сценка эта отвлекла Федота от его мыслей. Стал думать о другом. Вспомнилось письмо из Владивостока. Тихон писал о военно-полевом суде, об Октябрьском восстании, о встрече с Сухановым, об организации Красной гвардии. Теперь он работал в порту грузчиком и командовал красногвардейским отрядом.

— Образовала парня тюрьма, прозрел, — сам с собой рассуждал Федот. — Командиром стал, вот оно что.

Хорошая зависть к другу проснулась в сердце. Как ему там ни тяжело, вдали от родного дома, а нашел свою дорогу дружок. Обрадуется и дядя Сафрон, когда узнает о письме. Хороший старик, без его помощи он, Федот, сгинул бы, как затравленный волк.

Жуковы все сделали для того, чтобы лишить своего бывшего батрака средств к существованию; богатые мужики только злобно косились на него, когда он заговаривал о работе, не удостаивая его ответом. Жуковы подозревают его в поджоге своих амбаров. Правда, Селиверст обсчитал его при расчете, но амбаров Федот не поджигал и вообще в тот день не был в Раздолье. Но как докажешь свою невиновность? Да и Федот считал, что так им, живоглотам, и надо.

Федот слез с лошади, подтянул подпругу. Жеребец запрядал ушами, тревожно заржал. Сев на лошадь, Федот приподнялся на стременах. Где-то в стороне под лапой зверя треснул сук. Послышалось рычание, под сильным ударом свалилась сушина. Захлебнулась в злобном лае собака. Лошадь всхрапнула, шарахнулась в сторону. Подбирая круче повод, Федот сжал шенкеля, сорвал из-за плеча винтовку. Конь, танцуя на задних ногах, пятился в чащу.

Между деревьями показалась оскаленная морда матерого медведя-шатуна. Лайка кинулась на зверя. Клочьями полетела шерсть. Медвежьи глаза налились мутью. Зверь направился было к человеку, но собака вырвала из его паха шерсть вместе с мясом. Медведь взревел и сел на ляжки.

Федот скатился с седла, поспешно накинул повод на сук. Сбросил полушубок, набросил лошади на голову.

Медведь топтался на месте, стараясь зацепить лапой юркую собачонку.

Раздался выстрел. Зверь, преследуемый лайкой, неуклюже подкидывая вислый зад, бросился в чащу. Вбежал на бугорок, обогнул густой кедр и, зарываясь носом в мох, перевернулся через голову.

Федот выстрелил еще раз, прислонил винтовку к сосне. Попробовал жало ножа на ногте большого пальца и подошел к распростертой туше. Ткнул ногой, сказал:

— Жирен! Отъелся Михайло, оттого и неповоротлив. Пудиков тридцать с гаком будет. Лежал бы себе в берлоге, сосал лапу, нет, пошел шляться.

Пес изнемог в трудной борьбе. Он припал к земле, хватал пастью снег. Федот потрепал его пушистый загривок. Пес лизнул горячим языком руку хозяина.

Вдруг из чащи вылетела крупная медведица и, поднявшись во весь рост, пошла с оскаленной пастью на охотника. Видно, запах крови привлек ее сюда.

Федот проворно вскочил, сжав в руке нож, быстро шагнул зверю навстречу. Собрав силы, пес прыгнул, острыми клыками впился в медвежью шею. Зверь затряс головой, пытаясь освободиться от собаки. Охотник изловчился, с маху всадил нож под левую лопатку. Медведица споткнулась, медленно осела на землю. В агонии она подгребала под себя землю когтистой лапой. Из левой половины груди сочилась густая, почти черная кровь.

Разгоревшийся Федот сбросил шапку, снегом смыл с лица медвежью кровь. Вытер нож о жухлую траву и пригоршнями начал пить горячую кровь зверя.

Передохнув, освежевал зверей, разделал туши, распялил шкуры между стволами деревьев. Сделал сруб, спрятал мясо, придавил камнями, чтобы не растащила волчья стая.

Стемнело. Федот расседлал лошадь, распалил костер и растянулся у огня на подстилке из пихтовых веток.

В полдень следующего дня он приехал в Черемшанку. В прокопченном зимовье никого не было. Ожогины охотились. Вернулись они поздно вечером усталые. Сели за стол. Молча хлебали сваренную Федотом похлебку из медвежьего мяса.

Сафрон Абакумович перечитывал письмо сына, радостью светились его глаза. Не зря он поверил сыну: не уронил Тиша голову в грязь, не опозорил его седины. Поднаторел сынок среди мастеровых, правильной дорогой идет, не ошибся, в запряжке не упустил вожжей.

— Старуха-то как там? — спросил он Федота, пряча за пазуху письмо.

— Козырем тетка Агафья ходит… А казаки о Тихоне проведали, лютуют.